Но последней каплей, переполнившей долготерпение, стала просьба из 2-го участка Литейной части забрать себе дело убийства некоей Гильотон. За день – второй труп. Итого – восемь. Вот тут подполковника прорвало. Гладкое и ласковое личико «Желудя» собралось обезьяньей гримаской и заорал он так, что вздрогнул дежуривший на улице городовой.
Начальственный разнос коллежский секретарь Ванзаров снес с удивительным хладнокровием. Выслушав про «щенков», «всяких зазнавшихся господ» и «не таких голубчиков обламывали», не задрожал, не покрылся нервной дрожью, а напротив – спокойно заявил:
– Я просил выделить филерское наблюдение. Вы отказали. Несколько убийств можно было упредить.
Был шанс, что подполковника хватит удар и освободится вакансия пристава. Чему кое-кто в участке был бы рад. Но Желудь оказался крепышом. Содрав маску доброго дядюшки, покровителя чиновников и друга купцов, Вершинин-Гак явился настоящим: маленьким негодяем, служившим своему кошельку и никому более. Испугался Савелий Игнатьевич, что повиснут дела и сошлют его из центра столицы в захудалый уезд, где чистый воздух и нищие мужики. Биться с таким ужасом стоило, не считаясь ни с чем. Желудь дошел до пределов гнева, не соображая, что изрыгает. И только умолк, чтоб вздохнуть, как мальчишка сказал:
– Не извольте беспокоиться, господин пристав. Мне нужен еще один день, чтобы закрыть все дела.
Желудь решил, что ослышался, но юнец повторил четко и добавил:
– Если не справлюсь, то послезавтра подам прошение о переводе из вашего участка. И вину за нераскрытые дела возьму на себя.
Луч надежды пробил тучи отчаяния, но силы уже оставили подполковника. Растеряв должные слова, Савелий Игнатьевич только зло махнул: дескать, убирайся с глаз моих, неблагодарный.
Ванзаров строго поклонился и вышел.
Он был спокоен потому, что сыграл ва-банк. Иначе было нельзя. Перед собой не мог оплошать, а вовсе не старался угодить приставу. Кроме логики, больших козырей не было. Но Родион взялся с утроенной энергией. В первую очередь – за ум. Еще раз, изучив списки Смольного института, счастливых обладательниц шляпок и гостей бал-маскарада, он кое-что приметил. Логика нашла крохотное недостающее звено. А потому в билетную кассу вокзалов, в банки, в адресный стол полиции и почтовые отделения улетели срочные запросы.
Далее, собравшись с духом, что требовалось непременно, Родион покрутил ручку телефонного аппарата и попросил барышню соединить с канцелярией Министерства иностранных дел. Дождавшись, пока ходили за коллежским советником, и приятный голос вежливо и сдержанно сообщил «у аппарата», он сказал в черный рожок:
– Я знаю, ты всегда будешь припоминать, но мне нужна твоя помощь... Последний раз... От вашего ведомства ответ идет неделю, а мне надо срочно...
Борис Георгиевич обещал выручить к завтрашнему утру. Сейчас Родион Георгиевич и думать не хотел, чем придется за это расплачиваться. Не до мелочей.
Соорудив липовый ордер на обыск и прихватив Семенова, он прибыл на квартиру Хомяковой. Анютка подтвердила, что каждый день хозяйка писала в какой-то книжечке, но найти ее не удалось. Перерыв все, Родион вынужден был признать: пропали дневники.
На остатке надежды он вернулся в квартиру Гильотон. Барышня Жгутова постарев лет на десять, слабо понимала, что от нее хотят, но позволила делать, что угодно. Обыск дал шкатулку, полную колечек с кусающимися змейками, запасы папирос, записки о людях, которым предстояло угадывать их прошлое и особенно будущее, учетную книгу доходов и выплат Живанши, разнообразные средства, стимулирующие мужскую силу и прочую дребедень настоящей сомнамбулистки. Но дневника не было.
К вечеру, когда и старший городовой притомился, Родион не мог найти ответ только на один крохотный вопрос. За которым скрывался убийца. Завтрашнее утро должно решить его участь.
Возвращаться домой и сидеть у окна? Хуже не придумаешь. Выход нашелся по пословице: чем хуже, тем лучше. Раз вчера не спустил сбережения на ту, что была достойна всех сокровищ мира, значит, сегодня эти деньги улетят весело. Чем больше грязи, тем легче душе. Родион отправился на Лиговку в заветный дом.
Мадам Квашневская была женщиной не только мудрой, иначе как удержишь публичное заведение, но и тонко понимавшей запросы клиентов. Вмиг оценив душевное состояние юноши, влетевшего около одиннадцати в рагорячении чувств, она предложила лучшую гостиную в красном плюше. А как иначе: друг ее лучшего клиента – ее клиент.
Гость потребовал шампанского, устриц и фруктов. Что еще нужно для грехопадения? Он полагал, что этого будет достаточно.
А вот мадам поступила куда умнее: вызвав Нинель, еще не испорченную вконец девицу, такая романтическому юноше приглянется, объяснила, какая высокая честь ее ожидает, быть может, главная для любой женщины. А потому одеться подобающе и показать все, на что способна.
Никогда Нинель с таким трепетом не готовилась к клиенту. Вот ведь, опять пришел! В тот раз нарочно не замечал, делал вид, что она ему безразлична, а на самом деле – приглянулась, только скромный, боится чувства показать. Ой, какой славненький! Нет, это не случайно. Теперь только к ней ходить будет. А вдруг, что-то у них начнется... А вдруг признается в любви... А вдруг замуж возьмет... Всякое ведь бывает...
Закон бытия гласит: нет такой женщины, которая не примется строить планы на приглянувшегося кавалера. В каждом встречном негодяе женскому сердечку хочется видеть принца на белом коне. Обманываются, но верят. И молоденькая куртизанка не исключение. Иллюзия – лучше правды, она помогает жить.
Родион слабо представлял, как правильно и логично закатить омерзительный кутеж. Для начала скинул пиджак, расстегнул жилетку, подумал и стал развязывать ботинки. Но тут внесли пир на серебряном подносе, он застеснялся. Следом за половым, исчезнувшим тихо и незаметно, вошла раскрашенная девица в нечто прозрачном и блестящем, чего и описать невозможно за полным отсутствием. Родион напрягся и вежливо поздоровался, решив, что явилась избранница. Барышня, одарив улыбкой, похотливой – прямо, скажем, завела ручку полифон-автомата и нехотя удалилась.
Сундук с органчиком изверг ужасно лирическое. Скорее ужасное, чем лирическое, но Родион не слушал. Занавес распахнулся, явив хрупкую барышню, утопающую в шелковых чулках, и затянутую таким узким лифом, что содержимое в любой миг готово было выпорхнуть наружу.
Нинель приняла соблазнительную позу, на какую была способна от всей души, и принялась нежно вращать бедрами под хрипящую мелодию.
Не найдя возбуждения в себе, Родион нашел одну только растерянность.
Нинель не сдавалась. Заведя руку за голову, ловким движением распустила волосы. Пали белокурые пряди.
– Вы что сделали? – восстав с ложа разврата, строго спросил Ванзаров.
Девушка растерялась. Неужели ошиблась? Разве обидела чем? Так старалась...
– Я говорю, что в волосах было?
Нинель совсем расстроилась: зачем миленок всякие глупости спрашивает, когда она вся для него. Что хочешь, сделает, ублажит, как родного...
– Что это?! – уже прикрикнул миленок.
– Булавка для волос... – только и вымолвила Нинель.
Швырнув на поднос кучку червонцев и подхватив жилетку с пиджаком, Ванзаров выскочил из плюшевой гостиной, как... Впрочем, в таком месте остережемся от сравнений.
Свалилась Нинель на затоптанный ковер и горько зарыдала, оплакивая пропавшие мечты. Нет, все- таки все мужчины – бессердечные негодяи. Даже самые милые из них.
Спурт
«Продолжительная езда на велосипеде может вызвать страдание седалищного нерва и ограничение впечатлительности или как бы временный паралич рук и ног, скоро, впрочем, проходящий при приостановке езды».
1
