Подцепив край ткани, Ванзаров очень аккуратно, чтоб не показать лишнего, открыл голову:
— Взгляните сюда…
Княжевич повел себя странно: сунул папиросу в рот, тут же рванул ее назад, оставив обрывок гильзы в зубах, бросил остальное на ковер, а гильзу выплюнул себе на рукав, не заметив, что по холеному подбородку тянется струйка вязкой слюны. Только смотрел на побелевшее лицо неотрывно.
— Могу сделать вывод, что узнаете. А говорили, не знаете госпожу Водянову. Видите, как все просто.
— Боже мой… — еле-еле пробормотал Виктор. — Бедная Настенька… Бедная милая Настенька… Что же с ней сделали…
— Как вы ее назвали? — спросил Родион довольно глупым образом.
Его можно понять. Не каждый день перед сыщиком, пусть и юным, ставят внезапную закавыку: преступник жертву опознал, но опознал в ней совсем другого человека. Вернее, барышню. И хоть звали ее по-другому, но следствию от этого не легче.
— Умоляю: закройте… Это мучительно… — Княжевич защитился от страшного зрелища ладошкой.
Простыня равнодушно висела над мертвым лицом:.
— Уверены, что это не Дарья Водянова?
— Какая Водянова?! Откуда выдумали дурацкое имя!.. Это Настенька Окольникова, уже поверьте, я неплохо ее знаю… То есть помню… Бедная девочка… — Злодей поплелся вслепую, пока не уткнулся в могучую грудь старшего городового. Его легонько развернули и поставили лицом перед сыскной полицией, которая затребовала подробный и точный отчет: что? где? когда?
Из Виктора Геннадиевича словно выбили последний штырь, на котором держалась самоуверенность. Он скорчился, что было особо заметно из-за шубы, вставшей колом. Голос его упал до шепота.
История оказалась обычной. С Настей Окольниковой у победителя женщин случился яркий и счастливый роман. Девушка призналась в вечной и чистой любви. На что он отвечал со всем пылом чуть ли не полгода, «самых счастливых в его жизни». Однако сильные страсти горят ярко, но скоро надоедают. Мужчина устает от них, его тянет к новым, свежим ощущениям, прочь от потухающего огонька. Любовники стали видеться реже, все чаще их встречи заканчивались скандалами, и наконец Викто?р предложил закончить отношения. Как не странно, Настя обошлась без истерики, а согласилась и заявила, что больше не желает его видеть до скончания мира. Княжевич удивился и даже немного обиделся, с какой легкостью от него отказались, но немедленно забыл об этой мелкой неприятности.
— Когда произошел окончательный разрыв?
— Кажется, этой весной, — небрежно ответил он.
— Точнее. В каком месяце?
— Так… — Викто?ру потребовалось вспомнить, когда выдохлась «самая великая любовь его жизни». — Был уже Великий пост, значит февраль… Нет, март. Точно — в марте.
— Где происходили встречи?
— У нее, Настя снимала квартирку на Песках, маленькую, но уютную.
— А этот пансион вы ей сняли?
— Как я мог это сделать? — Княжевич кисло улыбнулся. — Мы расстались почти год назад, и с тех пор я понятия не имел, что с ней было… Для меня это невероятный шок.
— Зачем же вы ее убили?
— Господин Ванзаров, не мучьте… Ну подумайте: зачем мне убивать давно забытую любовницу?
— Сколько угодно веских причин. Например, она угрожала, что раскроет какой-то неприглядный поступок. Вам не оставалось ничего иного, как закрыть ей рот навсегда.
Виктор Геннадиевич хотел опровергнуть подозрение, но сил хватило лишь на тяжкий вздох:
— И чем же я, по-вашему, убил? Яд подсыпал? Подушкой задушил?
— Вот этим… — Родион поднял с пола рогожку, которая прикрывала улику.
— Это не мой револьвер, — сказал Княжевич без всякого упорства, словно отмахивался от безнадежного ужаса.
— Нет, ваш: на рукоятке имеется дарственная гравировка. Чистый и блестящий. Стреляли только сегодня. Наверняка чей-то подарок. Случайно не Настеньки?
— Нет… нет… нет… нет… не может быть…
Казалось, еще немного, и Виктор расплачется на груди Болотникова. Но так вести себя мужчине роскошной внешности не пристало. Еще решат, что испугался и хочет во всем сознаться. Опустив подбородок, он засунул в уголок губ папиросу.
— Поймете ли вы, что это — сплошное и нескончаемое безумие… Поверьте мне…
Понимать и верить не входило в планы сыскной полиции. Узнав адрес семейного гнездышка Княжевичей, Ванзаров приказал отвезти уже официально задержанного в участок. Болотникову пришлось легонько толкать в спину, чтобы Княжевич переставлял непослушные ноги. Так и одолели лестницу.
Из соседней комнаты выглянула Русалова, озабоченная и встревоженная. Иногда женское любопытство так полезно.
— Успели рассмотреть этого господина?
Ольга Ильинична была готова помогать следствию изо всех сил.
— Сегодня утром приходил он?
— Он, конечно! Одна шуба чего стоит, вызывающее богатство, такое не забудешь, — с неприязнью ответила дама.
— Ольга Ильинична, поймите меня правильно: вы не могли случайно перепутать? — спросил Родион. — Может быть, фигура похожа или лицо видели только в профиль. Уверены, что именно этого господина собственной персоной видели выходящим из комнаты… Дарьи Водяновой?
— Но я же вам…
— С ответом не тороплю. Тем более говорим без протокола, пока частным образом. Это очень важное свидетельство. На кону еще одна человеческая жизнь… Может, только похож?
Русалова выдержала внушительную паузу и твердо ответила:
— Да что вы, господин полицейский, разве первый раз его вижу! Отлично знаю этого мерзавца…
— Готовы подтвердить свои слова под присягой?
— Я не умею лгать, — величественно и строго закончила она.
— Не смею в этом сомневаться… Понимаю, насколько тяжело вам пришлось. И никакой защиты в доме. Держали бы собаку, все меньше страха. А то ведь от кошки какая польза.
— Кошки? — переспросила Русалова.
— А, так у вас котенок… Очаровательно. Можно взглянуть?
Но дама выразила удивление таким бесцеремонным вторжением в ее жизнь. Извинившись, Ванзаров снял домашний арест.
Симка от души болтала с городовыми за чашкой чая, обида окончательно забылась, и казалось, что мир и покой никогда не покидали уютный особнячок, а убийство с мертвым телом уже не имеют к нему никакого касательства. Напомнив расслабленным постовым, что пора вызывать санитарную карету, а затем опечатывать комнату, Родион отправился ловить другого извозчика. Покладистый, хоть и молчаливый Спиридон повез убийцу в участок.
Всю дорогу до Английского проспекта он размышлял об этом странном случае. Никогда раньше факты и психология не входили в такое жесткое противоречие. Никогда еще в своей скромной практике Родион не попадал в ситуацию, когда не мог согласиться не только сам с собой, но и с логикой. Ясные улики и очевидное развитие событий, с которым и Разуваев разобрался бы, натыкались на колья необъяснимых фактов. И что хуже всего — на личность убийцы. Поведение избалованного, богатого мерзавца говорило о многом, но никак не объясняло поступок. Быть может, он настолько хороший актер, что готов блефовать с пустыми руками против набора козырей? Только зачем?
Если хотел убить, почему не подготовился лучше? Почему действовал настолько глупо? Что-то заставило спешить? У логики не было ясных ответов. Не было их и на другую загадку: зачем признал в Водяновой Окольникову? Барышня живет под чужим именем почти год, и никому до этого дела нет. Стоит ей погибнуть, как убийца открывает настоящее имя. В чем смысл? От того, что жертву зовут не Дарья, а
