Полукровка

выплеснулась такой яростью, что попытки пришлось оставить.

Сегодня он вызвал ее для разговора: пришел на Статистику и, сославшись на срочное дело, приказал зайти после третьей пары. Отказаться она побоялась. Теперь, в разговорах с ней, Успенский все чаще давал волю гневу, и это обстоятельство приходилось учитывать. Впрочем, в гневных вспышках, случавшихся на людях, он никогда не переходил грани, но, приглядываясь к его неровной походке, Маша опасалась, что такой день рано или поздно наступит. По этой же причине она боялась открыто признаться в том, что в мыслях уже не связывает свое будущее с кафедрой финансов. Об этом приходилось помалкивать и в разговорах с сокурсниками – могло долететь до его ушей. Как и прежде, Маша продолжала председательствовать в факультетском СНО: время от времени делала доклады и ездила на конференции. Определенных планов на будущее у нее еще не было, но с растущим интересом Маша поглядывала в сторону кафедры экономической истории.

Успенский об этом не подозревал. Он пребывал в убеждении, что ее научные интересы раз и навсегда определились. Как о деле решенном, говорил о месте на кафедре финансов, которого для нее добьется. По многим причинам задача была не из простых, но профессор твердо рассчитывал на какого-то москвича, своего бывшего и очень успешного студента, теперь служившего в министерстве. Маша слушала и молчала, дожидаясь времени, когда вопрос о московских переговорах встанет ребром: тогда, поговорив начистоту, она планировала выпросить себе вольную.

Речь шла о совместном заседании кафедры, в котором – почти на равных – должны были принять участие и преподаватели, и студенты. Распоряжение поступило из ректората: проректор по науке обязал каждую кафедру провести заседание, больше похожее на теоретический семинар. Совместные прения, по мысли профессора Таращука, должны были оживить кафедральную жизнь. Идея заключалась в том, чтобы каждая кафедра выбрала проблему, достойную научных дебатов. Ожидалось, что студенты и преподаватели выскажутся аргументированно и подробно. Главная цель – добиться живой дискуссии.

Свои соображения проректор изложил в записке, размноженной ротапринтным способом. Маша прочла полуслепую копию и отодвинула брезгливо. Жест, который она себе позволила, привел Успенского в раздражение:

– Ты думаешь, я не вижу? Отлично вижу: ты отбываешь номер, – голос профессора нырял в нижние регистры. – Так наука не делается. Ученый, по крайней мере в молодости, должен быть одержимым. Только так можно чего-то добиться, – вздрагивающей ладонью Успенский вытер рот. Измученное асимметричное лицо стало почти уродливым.

– Чего ты от меня добиваешься? – Маша подавила отвращение. – Отличников – как грязи. Не нравится – подбери любого.

– Подбирают девок!.. – он отплюнулся грязным словом. – Отличники! Чтобы я больше не слышал! Ты должна заниматься наукой.

– Чтобы что? – Маша давилась яростью. Если бы не кафедра, на которой они сидели, она ответила бы достойно.

– Чтобы добиться, чтобы делать дело...

– Добиться чего? Того, чего добился ты? Профессор, завкафедрой, что еще? – выпалив в сердцах, Маша прикусила губу.

– Ду-ура! – Она услышала трезвую усталость. – При чем здесь это? – он потер лоб. – Добиться, чтобы эти суки поняли: уничтожив всех, никогда они не станут учеными. Этого ты должна добиться, этого я требую от тебя.

Маша молчала. Он сам говорил: эти, обсевшие кафедру, уходят только вперед ногами. Сукам ничего не докажешь. Единственный способ – дождаться их смерти. Так, как сделала мама, потратив на это целую жизнь. Цель, которую Успенский перед ней ставил, не стоила всей жизни...

Пробежав глазами плохую копию, он заговорил о том, что мысль, вообще говоря, неплохая. Надо выбрать тему, заведомо не имеющую решения. Тогда дискуссия может стать живой. Идея, которую развивал Успенский, заключалась в том, чтобы, начав обсуждение, отойти от привычных общепринятых понятий, поведя разговор в том свободном и произвольном духе, когда сама постановка вопроса, заранее не стреноженная догмой, открывает возможность для некоторой игры ума.

– Предлагаю сформулировать так, чтобы, как говорится, и волки, и суки... – он усмехнулся. – «Как изменятся функции денег по мере перерастания социализма в коммунизм?»

– Интересно, – Маша дернула плечом. – На этот счет у меня своя теория.

– Вот и изложишь, – Успенский соглашался. – Основной доклад – твой. Захочешь, прогляжу заранее, но это не обязательно. Начнешь с того, что роль денег в настоящее время упрочилась, а дальше – как знаешь. Единственное, о чем я прошу, – точная доказательная база. Используй источники, которые для них авторитетны.

– В смысле, «Капитал»? – Маша уточнила деловито.

Холодок нетерпения поднялся в крови. Свою задачу она понимала отлично: то, что должно получиться, не имеет отношения к науке. Доклад, основанный на системе безупречных цитат: цепочка, звенья которой подобраны исподволь, приводит к неожиданным выводам.

– А если им не понравится? – она спросила осторожно.

– Наука не девка, чтобы нравиться. Докажешь – твоя взяла, а там поглядим. «Капиталом» не ограничивайся – будут невнимательно слушать. Знаю я этих марксистов... – презрительная улыбка тронула его губы.

По дороге домой Маша обдумывала задачу. Сама по себе она не казалась трудной. Противоречия, содержащиеся в «Капитале», давали простор любым маневрам. Главное – разбить на этапы. Затем, оттолкнувшись от промежуточных выводов, сделать последний, решающий ход. Взять и поставить перед фактом. Загнать в угол. Холодным взглядом Маша глядела вперед: суки, не чующие подвоха, двинутся за ней, как бараны. Словно воочию она видела тупые головы, кивающие в такт привычным, миллионы раз цитированным словам.

«Не бараны – крысы. Крысы из Гаммельна».

Задача, на первый взгляд показавшаяся легкой, на поверку оказалась сложнее. Целую неделю, усердно листая Маркса, Маша строила систему доказательств, совершенно невинную. На первый взгляд. Цитаты она разбавляла выписками из учебников, делая точные ссылки.

Мелодия, сочиненная Крысоловом, была чарующей. Лишь на последних тактах, стянув цитаты в крепчайший узел, Маша открывала неожиданный вывод: деньги становятся фикцией еще при социализме: привычная Марксова триада превращается в товар – деньги – товар. Метаморфоза, проверенная на практике, не предполагает никакого приращения, в классическом варианте обозначенного штрихом. Пролистав лекции профессора Белозерцева, Маша пришла к выводу: схемы, которые Никита Сергеевич чертил на доске, в каком-то смысле совпадают с ее построениями. Экономика социализма топчется на месте. Дальше – только конец.

Успенскому она решила ничего не показывать. Он сам позволил ей действовать самостоятельно – развязал руки.

2

Те, кому предназначались доказательства, заняли первые ряды: старейшие преподаватели, политическая зрелость которых пришлась на послевоенные годы, переговаривались вполголоса. Себя они чувствовали почетными гостями, способными – одним своим присутствием – осветить подлинно научным светом любую дискуссию. До последней минуты ожидали кого-нибудь из ректората, но так и не дождались.

Нурбек, устроившийся в сторонке, улыбался невнимательно.

Собрание открыл Успенский. В нескольких словах представил тему и докладчика. Ареопаг, расположившийся в первых рядах, кивал благосклонно. Поговорив о социалистическом хозяйственном расчете, положительно сказавшемся на функции денег, Успенский сделал приглашающий жест. Маша вышла и встала за кафедрой. Профессор сел поодаль.

Она начала почтительным голосом. Привычные цитаты отдавались в их старческих ушах. Маша двигалась от этапа к этапу, и каждый вывод, который она делала, вплетался в знакомую мелодию. Старцы,