деревья. И кустарники.
Любить травы научила Никиту мама. Она знает про них уйму интересных вещей. Рассказывает, как, например, растение переезжает с места на место. На боках у осла или собаки. В лошадином хвосте. У козла в бороде. В птичьем желудке. На спине у муравья. В овечьей шубе. В коровьем копыте. В кусочке грязи, прилипшем к башмаку человека. И пересекает океаны.
По воздуху — на парашютах. Целыми десантами (Никита тут же представил себе, как однажды Злые Муравьи поотгрызали семечки от парашютов одуванчика, взялись за легкие стебельки, дождались порыва ветра и — разом — поднялись и полетели к далекому муравейнику, на который они собрались напасть…).
Некоторые растения стреляют своими семенами, чуть притронешься к коробочке или стручку, как из пушки, — на три-четыре метра.
А перекати-поле, сухой и упругий шар куста, катится по полям многие километры; где зацепится, там и оставит семечко, где тряхнет его, там и семечко упадет (Никита вдруг вспомнил, как видел перекати-поле на перекрестке. Была уже осень, асфальт сухо, металлически блестел, дул ветер; перекати-поле словно потеряло дорогу, заблудилось — металось по гладкому полю перекрестка, и зацепиться ему было не за что…)
А еще интересно, как цветы поделили меж собой теплые дни года, начиная с мартовских и по конец октября, когда гаснут на пожелтевшем лугу пижма и клевер, синяк и дикий цикорий и когда зацветает вдруг под кустом шиповника, усыпанного угольками спелых ягод, осенний безвременник. Сперва появляется на лесной опушке удивительная сон-трава — самый, наверное красивый на земле цветок, пушистый, как цыпленок, первый среди снега. А недалеко от него поднялся в снежной лунке подснежник галантус, крохотная беззвучная колоколенка. Поцвел и исчез. Но уже острые зеленые стрелки пролески проткнули снизу слежавшиеся прошлогодние листья, наверху расщепились надвое и натрое и выпустили синий цветок. Засияли повсюду желтые звездочки гусиного лука. Развернулась xoхлатка, похожая на сирень. Запестрели в зелени белые и желтые цветы ветреницы, почти как лютики, только не блестящие. Прошла неделя, другая — и зацвели на опушке леса фиалка и медуница, и вот уже разворачивает зеленый плащ весенний принц Ландыш…
— Принц Ландыш! — раздается вдруг насмешливый голос отца. — Что ты мне его как девочку воспитываешь! Он мужчина, он инженером будет! А, Никита? Или военным…
Сейчас начнется спор. Будут называться многие фамилии. Папа скажет, что у инженерной науки есть пути, которых не знала природа… Например, у природы не было колеса! А мама скажет ему, что домик улитки сложнее и искуснее, чем самое оригинальное здание, построенное когда-либо человеком. Оба они скоро произнесут слово «бионика», которое их примирит. Они согласятся: Никита должен стать биоником… но где он будет учиться? И снова разгорится спор. А Никита будет листать журналы. Папа ему выписал «Юного техника», а мама — «Юный натуралист». Интересно — а будет когда-нибудь журнал «Юный бионик»?
…Как-то мама писала статью для газеты. Никита заглянул, почитал. Статья начиналась так: «Идя в лес, мы идем в гости к Природе…» Интересно. В гости — к деревьям, к травам. К птицам. К ежу и к ужу. К ящерице — в гости!..
Потом он прочитал: «А в гостях надо уметь себя вести…»
Согласился: надо. Подумал: не все умеют. Птичьи гнезда зорят, а у ящериц хвосты оторваны. И чего только не увидишь в лесу — бумаги, банки, бутылки. Костровища, сломанные и срубленные ветки. Зарубки на стволах. Шел кто-то с топором по лесу и по каждому дереву — тук, тук…
А возле дома разве мало деревьев ломают? Чья-то машина, разворачиваясь, наехала на молодой кленок и сломала его. Шофер, наверное, даже не обернулся, когда услышал сзади треск дерева…
Дальше Никита прочитал у мамы про то, что «хорошо, что в школах появились «зеленые патрули». Прочитал и подумал, вспоминая сломанное машиной дерево, — а почему бы и у них во дворе не собрать зеленый патруль?..
И уже на следующий день в Никитином патруле было пять человек. Никита, Славик. Витя Жора и — самый маленький — Карапузо. Четверо — из одного подъезда, Славик — из соседнего.
Как раз со Славика и начались трудности Командиром патруля по справедливости Никита назначил себя. Он и придумал его, он и деревья и травы знает. Но Славик — одногодок Никиты, и он сильнее. Правда, он ни трав, ни деревьев — кроме каштана — не знает, и у него рогатка…
Никита в конце концов решил так: когда его, Никиты, нет, пусть патрулем командует Славик.
Карапузо был мальчик Сеня. Сеня любил петь. Он выступал дома перед гостями и пел «Журавли» и «Пусть всегда будет солнце». Кто-то из гостей однажды сказал: «Карузо». А другой, глянув на толстенького Сеню, поправил: «Карапузо». Папа же имя утвердил. Он сказал:
— Будешь у меня Карапузо, пока не станешь делать зарядку!
Есть такие люди, которые ни на что не обиваются. Им что ни скажешь, они все так повернут, что вроде бы и не было никакой обиды. Зарядку Сеня делать так и не стал, а к имени привык в одну минуту. Подумаешь — Карапузо! Он все равно скоро вырастет.
Витя и Жора — ничего себе пацаны. Витя — он худой и, когда спорит, кричит. Он закрывает глаза, кричит, и у него надуваются жилы на шее. Жора смуглый, крепкий и молчаливый. Трав они не знают (кроме крапивы и ромашки) и деревьев тоже (кроме тополя), но оба согласились их защищать, потому что посчитали это занятие не только нужным, но и интересным. Витя — а он был сын военного — предложил, чтобы в патруле звание было не только у командира, но и у остальных — например, капитаны или старшие лейтенанты, чем плохо? На самом деле, почему бы и нет? Витя и Жора тут же стали старшими лейтенантами — до капитанов они еще не дослужились: ни у кого не было пока никаких заслуг. А Сеня- Карапузо остался пока совсем без звания — не придумали. Что-нибудь совершишь, сказали ему ребята, тогда и присвоим. Карапузо согласился, но сразу стал спрашивать, что он должен совершить…
Все сидели в беседке и спорили: кто о званиях, кто о том, должны все подчиняться командиру или нет. А о деле хоть бы слово кто сказал. Если не считать Сени — он ведь первый спросил, что он должен совершить.
Никита с трудом добился, чтобы его послушали.
— Вчера Генка — ну, этот, здоровый, — тополек чуть не сломал. Тот, что возле доминошного стола. Прислонился к нему и давай раскачиваться. Я говорю: дерево ведь, чего ты, Генка, его ломаешь? А он еще сильнее раскачивается. Я ему говорю: жалко ведь дерева, оно ведь живое! А он мне: будь оно живое, крикнуло бы. И раскачивается. Если б тетя Вера его мокрым полотенцем не огрела, сломал бы тополек — до самой земли уже сгибал. Он ей кричит: все равно сломаю! А она ему: я, говорит, если увижу, что сломано, домой к тебе приду и в ЖЭК заявлю — как штрафанут отца на десятку, другую, да как всыплет он тебе, узнаешь, почем нынче деревья ломать. Ну, Генка замолчал. Кто-то тоже хотел покачаться, так он ему как даст по шее — на него ведь могут свалить…
— Может, и его к нам взять? — вслух подумал Славик.
— Он не захочет. Он тогда злой был, разгоню, говорит, весь ваш патруль, если на глаза попадется.
— Тогда не будем его брать, — решил Витя.
— Всех он не разгонит, — сказал Жора, — Я ему под ноги брошусь, а вы его повалите, и все. Вот ты же, Славик, сильный, ты сразу на него.
— Я-то сильный, — сказал Славик, — а кто еще со мной?
— Никита — он же командир, — сказал Витя.
— Ха — командир! — сказал Славик. — Генка его одной рукой…
— Да, командир, — сказал Никита. — А тебе завидно. Сначала сам придумай патруль!
— И придумаю, — сказал Славик. — Хоть сейчас.
Чуть не рассорились. Жора сказал дело:
— Чего вы про Генку, когда растения договорились охранять!
Вот таким разговором начал свою деятельность в нашем дворе зеленый патруль, который Никита скоро все же переименовал в команду — может быть, помня Тимура…
Патруль был ото всех остальных тайной. Хотя бы потому, что у всех были высокие воинские звания. Да и вообще, когда тайна, интереснее. Вот ты идешь, тебя все видят, все думают, что ты обыкновенный, и
