увидела, как спускается он на неведомый город, который вскормил и приютил зло.
- Илие! Илие! - шептал Енох, чуя во сне будущую явь.
11. О том, что Адам может умереть, вслух никто не говорил. Ни единого слова, но все думали об этом. И не верили своим мыслям, потому что ничего подобного просто-напросто не могло быть. И все же стоило посмотреть на больного праотца, невольно думалось, что его предсказание начинает сбываться. Мысль о возможной смерти Адама будто материализовалась и довлела над всем. Все остальное казалось неважным. И только напоминало о смерти: стена с большим пятном сырости, пожелтевшее молоко в тыкве (для кошек), согбенная фигура Евы у одра мужа, душок гнили по пещерным комнатам. Сифу то хотелось заплакать над умирающим отцом, то подмывало немедленно, сию же минуту, не возвращаясь в свой дом, отправиться на поиски потерянного рая, найти древо жизни, о котором говорил Адам, принести елей и помазать отца.
- Вряд ли ты отыщешь это место, Сиф, и я мало чем могу тебе помочь, - говорила Ева. - Оттуда выходила река, и мы шли по ее течению. Порой она становилась такой широкой, что не было видно противоположного берега. Это еще пуще подавляло нас, а мы и без того были подавлены.
Адам застонал, голова его чуть откинулась, открывая под пожелтевшей бородой донельзя худую шею. Ева, прервав свой рассказ, необыкновенно трепетно погладила бессильную высохшую руку мужа.
- Звезды перестали петь... или мы перестали слышать их музыку, - тихо продолжала Ева, сострадально глядя на больного мужа. - Бог будто повелел миру хранить молчание. Какое-то время музыку той земли Адам слышал во сне. А с онемением звезд ушло наше согласие с вещами, которые нас окружали. Адаму с его любовью было тяжелее, чем мне. Он любил и знал каждую вещь до их тончайших данностей, но уже не мог применить своей любви. Он чувствовал тончайшие нюансы нашего бытия, и вдруг жизнь вокруг нас стала невыносимо грубой. Каждый вечер Адам пытался остановить движение солнца, но то, что раньше давалось легко, теперь не получалось. Солнце не слушалось Адама. И главное, мы сами теряли любовь и доброту, теряли то, о чем не умели сказать, потому что не с чем сравнить, Сиф!
Комар сел Адаму на бровь, и Ева согнала его плавным движением руки. И тут же почувствовала, как слабый палец Адама погладил мозоль на другой ее ладони.
- Он слышит меня, - тихо сказала Ева и, немного погодя, продолжила: - Наконец мы дошли до места, где река разделилась на четыре рукава. Вот тут-то, Сиф, и таится то главное, о чем я хочу тебе напомнить. Когда мы подошли к четырем рукавам, все, абсолютно все, потеряло свою легкость. Мы как будто перешагнули через что-то... У меня нет слов, чтобы объяснить. Казалось, мы ступали по той же земле и опять же уже не по той же самой. Не та! И небо было не то же самое, что еще вчера. Другая земля и другое небо! Господи, поймешь ли ты меня, Сиф? Это был как бы последний рубеж перехода, последняя легкость, ее остатки, которые еще были внутри нас и которые позволяли нам относительно безболезненно преодолевать рубеж у четырех рукавов. И мы стали земными. И появилась тяжесть, невыносимая тяжесть. Адам сказал, что таким образом действует на нас притяжение планеты. Тогда мне еще казалось, что наше наказание вот-вот закончится. Хотя внешне, Сиф, мало что изменилось. Вокруг все зеленело и благоухало: апельсиновые и лимонные деревья, кокосовые пальмы... Плодов на них, правда, было маловато и на вкус они были немного другие, чем... чем те.
- Ты хочешь сказать, что та неоскверненная персть, из которой Господь сотворил Адама, совсем не та, по которой ступаем мы?
- Но я не уверена, Сиф. Может, и нет.
- И ты боишься, что мое путешествие будет напрасным, потому что я не смогу преодолеть рубеж у четырех рукавов по причине отсутствия легкости... доброты... любви, какую вы имели там, на той земле?
- Может, я все это придумываю, Сиф? Это было так давно, что кажется сказкой с не очень хорошим концом. - Ева бережно положила руку Адама на топчан, хотела приподняться со стула, но не смогла. Сиф поддержал мать. Он подумал: 'И Ева уже стара'.
- Он очнулся! - сказал Сиф. Во влажных глазах Адама с порозовевшими веками будто отразилась чья-то улыбка. Волнение мешало Адаму сосредоточиться. Губы его дрожали.
- Не так давно... я видел... не так давно я видел, Сиф, - глухо прошептал Адам. Движения его губ были необыкновенно медленными. - Я видел, как ангелы помазывают человека елеем жизни. - Глаза Адама затуманились. Он смежил воспаленные веки. Хотел еще что-то сказать, но только вздохнул. И жалобно улыбнулся. Судорога сжала горло Сифа.
- Отец, ты хочешь, чтобы мы принесли елей из потерянного рая? Чтобы мы помазали тебя елеем жизни? - Адам неопределенно покачал головой на слова Сифа. Тот вопросительно глянул на Еву, потом - снова на отца. Адам прошептал что-то и снова провалился в забытье.
- Мне надо... Я должен принести елей жизни, - в задумчивости проговорил Сиф. - Я помолюсь, и Господь покажет мне путь!
12. Ева принесла сыну одежды чистого белого цвета. Сиф покрыл себя от шеи до пят и,
