выставив роскошную грудь. Девушка закрыла глаза, изображая спящую. Рыжий парень, состроив озорное лицо, на цыпочках подкрался, влез на березку, уселся на суку, приспустил полосатые штаны и быстро испражнился, попав девушке точно между грудей.
Сразу же зазвучала грустная песня, протяжно зазвенели балалайки. Девушка проснулась, глянула на свою грудь, закрыла лицо рукой и разрыдалась. Другие девушки закружились вокруг нее плавным хороводом, напевая:
Девушки начали вертеться на месте, Лариса рыдала в траве, трогая кал рукой и поднося руку к носу, рыжий парень восторженно заплясал вокруг березки. Музыка постепенно стала опять бодро-залихватской. Парень плясал, Лариса рыдала, девушки все быстрее кружились вокруг нее.
— Стоп! — вдруг громко сказал губернатор, опираясь кулаками о красный стол.
— Стоп! — произнес постановщик в микрофон.
Музыка прервалась, пляшущие остановились.
— Стоп… — повторил губернатор, вздохнул, помолчал.
Потом сделал знак постановщику, тот передал ему микрофон. Губернатор заговорил:
— Восемь лет назад мы впервые привезли этот номер в Европу. Восемь лет назад. На осеннюю парижскую ярмарку. И показали его. Французы, да? Нация, которую мало чем удивишь. Чем можно удивить француза? У него все есть: вино лучшее в мире, шампанское, коньяк. Сыр французский. Луковый суп. Устрицы, да? А искусство? Импрессионизм, сюрреализм, Пикассо. Самый дорогой художник в мире, да? А литература? «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо». Бальзак, Гюго. Мода, да? Бутики? Шан Жализе. Патрисия Касс. Милен Фарме. Моника Беллучи с этим… с Касселем, да? Чего у них нет? Все есть. Поэтому они на всех давно положили. С прибором. И вот эти самые французы, положившие на все, когда посмотрели наш номер, открыли рты. И сказали: мы такого никогда не видали. Никогда! Это французы, да? То есть — их проперло реально наше русское искусство. Тогда, восемь лет назад. Проперло, да? А почему? Потому что номер был круто придуман и исполнен ве-ли-ко-лепно. Так, что люди ахнули. Открыли рты и не закрывали. А то, что я сейчас увидел, это… танцы инвалидов какие-то!
Сидящие за столом стали подсмеиваться и переглядываться.
— Параолимпийские игры, да? — усмехнулся губернатор, переглядываясь со свитой.
Исполнители тоже переглянулись, но без улыбок.
— Что за слабосилие за такое? Что за формализм? Вам, что, ребят, скучно это исполнять, да?
— Нет, не скучно! — ответил за всех рыжий парень.
— А не скучно — пляши, Ваня, как в последний раз! Как перед расстрелом!
— Так, чтоб искры летели, — подсказала 3-й вице-губернатор.
— Так, чтоб искры летели! — губернатор стукнул кулаком по столу. — Вон, дед мой рассказывал, у них в селе, бывало, на свадьбе, как пойдут мужики плясать, так бабы кричат: наши хреновья из земли огонь высекают!
Свита одобрительно засмеялась.
— Помните, что написано позади вас: триста пятьдесят! Нашему краю триста пятьдесят лет! Вся страна к нам в гости приедет! А вы тут как спагетти болонезе будете по сцене болтаться, да?
Все засмеялись.
— И вы, девчата, — продолжал губернатор. — Вот запели вы: «Ох, насра-а-а-али в сиси Кузнецо-о- о-вой Лар-и-исе». Это… — он прижал кулак к груди. — Это же печаль! Печаль вы-со-кая! Это русская тоска наша, черта национального характера! Об этом поэты писали! Есенин, да? Выткался на озере алый цвет зари. Этого нет ни у кого в мире! Это надо петь душой, а не горлом! Семнадцатого приедут к нам московские циники эти, вроде Славы. Непрошибаемые. Будут сидеть, посмеиваться. А надо так спеть, чтоб всех этих москвичей проперло, чтоб они вспомнили: кто они, откуда и куда идут!
Он замолчал, провел рукой по своей порозовевшей щеке.
Сидящие за столом молчали. Исполнители стояли. Девушка полулежала в траве, придерживая кал на груди.
— И еще, — продолжал губернатор. — Вот у вас Ванюша на березку влез, сделал свое дело. А потом соскочил — и пустился в пляс. А раньше было не так. Ведь не так, да?
— Было подтирание, — кивнул постановщик.
— Было подтирание, — закивали сидящие за столом.
— Было подтирание! — с укоризной откинулся на спинку кресла губернатор. — А почему его убрали? По каким соображениям?
— Мне кажется, это тормозит динамику номера, — ответил постановщик.
— Тормозит? Динамику? А мы что, куда-то торопимся, да? Побыстрей, побыстрей, да? Как в Москве? Все на ходу, да? Чушь! Динамику тормозит. Ничего не тормозит. Он на березку влез, присел на сук, отвалил на сиси ей. Ему огузье нужно подтереть? Нужно! Все нормальные люди подтираются. Что, наш Ваня хуже других? Или что, русские — дикари такие, да? Русский человек не подтирается? Это клевета. Динамику! Не надо за формальные слова прятаться. И не надо самодеятельностью заниматься. Этот номер клас-си-ка! Ваня навалил, девушки с платком расписным подплыли, отерли, он штанишки подтянул — и пляши на здоровье! Это нужно вставить обязательно.
— Вставим, Сергей Сергеич, — согласился постановщик.
— В общем, доводите вещь до ума, — произнес губернатор в микрофон и передал его постановщику. — Не позорьте наш край.
— Будем работать, Сергей Сергеич, — кивнул постановщик.
— Работайте, не жалейте себя, — губернатор заворочался в кресле, готовясь встать, и произнес свое традиционное напутствие: — Мы должны забивать только золотые гвозди.
Постановщик закивал.
— Номер — уже классика. Но классику нельзя превращать в рутину, — губернатор встал.
— Культура такого не прощает, — встала 3-й вице-губернатор.
— Культура такого не прощает! — подтвердил губернатор. — Второй раз глядеть не приеду. А семнадцатого — все посмотрим!
— Сделаем, Сергей Сергеич, — кивал постановщик. — Не подведем.
— Не подводи! — погрозил ему крепким пальцем губернатор и оглянулся. — Миш!
