хоть и дура… Только не пойму, как ты узнал про фьючерсные контракты?
– Никак не узнал, сказал, что в голову пришло. Вот и все. Ты читала мою записку?
– Читала, – грустно улыбнулась она, – Так значит, теперь ты – жертва?
– Жертва, не жертва, этого я не знаю. Но вот, думаю, ты сможешь мне кое-что рассказать.
– Может, и смогу. Но для начала должна тебя предупредить, находясь здесь, ты очень рискуешь. Но еще есть время уйти.
– И чем же я рискую, позволь узнать?
Василиса вышла из круга света и отошла дальше к стене, туда, где располагался камин, заполненный холодными углями. Она распечатала лежащую на камине пачку, достала тонкую лучину дамской сигареты и закурила. Только сейчас я заметил стоящий на ломберном столике человеческий череп. Череп оказался пепельницей.
– Тебе повезло, что Хозяина нет в поселке. Если бы он узнал про твои выходки на фабрике, а потом узнал, что ты был здесь, то он тебя скормил бы свиньям, – сказала Василиса, – и не смейся. Я если и преувеличиваю, то совсем немного. Весь поселок принадлежит ему. Туземцы боятся его жутко и молятся на него, что папуасы на транзистор.
– Фестиваль – тоже за его счет?
– Конечно. Холопам тоже ведь иногда нужен праздник. Выплеск либидо, как по Фрейду… Ненавижу этот фестиваль.
– А ты жестокая.
Она опять усмехнулась и ничего не ответила. Вместо этого подошла к окну и выглянула во двор, через стекло.
– Вся прислуга отпущена на ночь на праздник. Придут пьяные только под утро. В доме только мы и Гаврюша. Но все равно опасно. Если вдруг кто заметит…, – тут Василиса повернулась ко мне и провела большим пальцем по горлу – предельно понятный жест.
– А где хозяин?
– Далеко. На семинаре по вопросам зерновых на Кипре.
– Вот уж не знал, что там зерновые выращивают… А как насчет Гаврюши?
– Гаврюша? Нет, ни за что. Можешь на него положиться. В подтверждение слов Василисы, возник и сам Гаврюша.
Рваное тряпье он сменил на красную лакейскую ливрею с золотыми галунами. Волосы напомадил. Через руку у него была элегантно перекинута белоснежная салфетка. Выглядел он теперь почти щеголем, и у меня вдруг возникло смутное ощущение чего-то знакомого.
– Я нигде не мог его видеть?
Мне не ответили.
– Кушшааать… поооаа… поааа…
– По-да-но, – ласково подсказала Василиса.
– Поооааадаааннно, – довольно повторил карлик.
– Вот умница… Иди, поешь с дороги, – сказала мне Василиса. – Заодно подумай, так ли тебе нужно знать лишнее.
Гостиная, в которую провел меня Гаврюша, по-европейски была соединена с кухней. Здесь, в отличие от комнаты, из которой я пришел, не было ничего странного: работал кондиционер, ритмично пульсировал оранжевый огонек на экране мини-кинотеатра, в углу расположился заваленный подушками диван, над ним в строгой раме висела гравюра Гойи – «Капричос». Сон разума рождает чудовищ.
Посредине гостиной стоял овальный стол, сервированный на одну персону. Разноглубокие тарелки, фужеры, стаканы и рюмки выстроились на нем, как ракеты на фантастическом космодроме.
Карлик угодливо пододвинул мне стул и, топая ножками, побежал на кухню. Вернулся оттуда с тарелкой густого, наваристого борща и со штофом водки на подносе, поставил все передо мной. Достал из кармана деревянную расписную ложку и торжественно вручил мне.
– Гаврюша, как ты оказался в этом доме? – спросил я. Карлик вновь, как и на пригорке перед особняком, поднес палец к губам:
– Глууххх и нееамм.
– Понятно все с тобой.
Откуда-то проворный карлик притащил похожий на менору серебряный подсвечник. Зажег парафин и зачем-то выключил электричество. Закончив меня обслуживать, он исчез, оставив на столе серебряный колокольчик.
Я был голоден, а от борща шел вкусный запах. Пренебрегая правилами этикета, с которыми, впрочем, я был знаком весьма шапочно, принялся с жадностью поглощать пищу пока на дне тарелки не осталось только вареное свиное ухо. Я взял трезубую рыбную вилку и поддел его. Под ним, на фарфоре, оказался рисунок свирели.
Отодвинув тарелку, я откинулся на спинку стула. Попытался проанализировать разговор с Василисой: пугает меня опасностями, недоговаривает, будто скрывает – подумай, мол, надо ли тебе знать лишнее и все такое. Прямо готический роман какой-то. Не Василиса, а Анна Радклиф. Не иначе тронулась со скуки в этом своем поселке: мания величия и параноидальный синдром.
Впрочем, пора было звать леприкона. Я позвонил в колокольчик. Из темноты, как будто он никуда и не уходил, возник карлик. Его лицо, освещенное свечами, стало похожим на Луну.
