Р: Сказал, что я нормальный. Посоветовал проводить больше времени на свежем воздухе и завести домашнее животное. После этого родители купили мне кролика.
П: Ты ухаживал за кроликом?
Р: Да, я за ним ухаживал. Кролик был злой и часто кусался. Кажется, ему все время хотелось трахаться с другими кроликами. Но других кроликов в округе не было. Он скоро сдох.
П: Ты плакал.
Р: Нет. Я не расстроился. Я его не любил, потому что он был злой. Хотя родителям соврал, что плакал. А потом родители мне купили собаку, колли. Вот ее я очень любил.
П: Это был наш последний сеанс.
Р: Вы меня вылечили?
X. Кладбище
Из черных вещей у меня имелась только очень старая футболка с надписью «Cannibal Corps». Но это вряд ли годилось, поэтому на похороны я надел клетчатую рубашку навыпуск и зеленые вельветовые джинсы».
Варвара Архиповна, чтобы организовать похороны, продала пианино «RosenKranz». Думаю, на него уже давно имелся покупатель, поскольку сделка совершилась очень быстро. Вчера вечером дюжие грузчики вынесли пианино из квартиры номер четыре. Когда грузчики спускали ею по лестнице, инструмент обиженно гудел. Он был уже стар и плохо переносил тяготы дороги.
Утром я дозвонился в Универмаг и разбудил Степана. Я объяснил ему, что мне нужна его помощь, и уговорил взять отгул. По проводу чувствовалось, как он зевает…
Степан появился в восемь утра, и у нас было много дел. Я успел сходить в магазин ритуальных услуг за венками. Степан хлопотал во дворе: помогал устанавливать гроб на четырех табуретках рядом с Домом и показывал подъезды водителю катафалка. Степан успел похоронить всех своих бабушек и дедушек, и опыта в подобных мероприятиях у него было много. Он приехал сюда прямо из Универмага, одетый в служебный, купленный начальством, костюм. Костюм его состоял из черной пары и белой рубашки, и вполне годился для траура.
Около полудня мы со Степой помогли зайти в автобус-катафалк слепой соседке. Потом занесли на руках кресло с той соседкой, которая не могла ходить. Ее дочь семенила рядом с нами, переживая, что мы уроним кресло. Она то вытирала матери лоб поминальным платком, то поправляла подол ее юбки.
– Мальчики, мальчики, осторожно, миленькие, – причитала она.
Варвара Архиповна в автобусе разместила венки между гробом и сидениями. Ее лицо стало похожим на японскую маску из театра кабуки, и нельзя было понять, о чем она думает.
– Степа, – сказал я, когда мы все, наконец, погрузились в катафалк подольского автозавода, – Бэйдж сними.
– Совсем замотался, – пробурчал Степа, снимая бэйдж.
На бэйдже значились его имя, фамилия и должность. А еще была фотография. На фотографии Степа выглядел моложе, чем сейчас.
– Тебе страшные сны снятся? – спросил я его.
– Нет. Хотя один раз приснилось, что я шофер трейлера, который возит «Кока-Колу», и рядом со мной сидит уродливая шлюха.
– Ну это совсем нестрашно.
– Это тебе так кажется.
Автобус медленно тронулся, окутав выхлопным газом нескольких зевак, собравшихся у Дома. Затем свернул на шоссе и неуклюже покатил в сторону Старого кладбища. В дороге все молчали. Слышно было только кашель мотора, приглушенный гам улиц и шершавый шорох венков, дребезжащих и трущихся о сидения.»
Проститься с покойным на кладбище прибыло еще три пенсионера, его бывшие сослуживцы. Один из них, отставной военный, помнящий еще Архимеда Комиссарова, сильно суетился и ругался с работниками кладбища, которые, по его мнению, все делали неправильно. Потом он вызвался помогать тем же работникам, мне и Степану нести гроб. Но скоро ему стало дурно от жары, и его сменила дочка безногой соседки. Гроб оказался легче, чем я представлял.
Пока мы шли вдоль крестов по покрытой щебнем аллее, несколько раз порывался ветер. Он поднимал пыль и шевелил травы за изгородями могил. Женщины придерживали черные платки, а мужчины щурились.
Отпевания не было – только гражданская панихида. Православные священники не отпевают людей, которых зовут Виленами. Соседки что-то говорили о покойном. Но их голосов слышно не было, потому что снова и снова налетал ветер, и кладбищенские осины шумели так, будто их затягивал пылесос.
Хорошо улавливалась только речь служащей из похоронного бюро. С ее поставленной дикцией и четкой артикуляцией ветер ничего поделать не мог. Я заметил, что на похоронах слышно лишь ритуальных распорядителей. Тот, кто искренне скорбит, не способен внятно выразить свои чувства. Профессионализм всегда берет верх над эмоциями.
Когда гроб опустили, все стали подходить по очереди и бросать горсти земли в яму. Земля была очень сухая, и в ней было множество твердых комков. Она напоминала кошачий корм.
Соседки остались у зарытой ямы. У нас со Степаном было время, и мы пошли искать могилу нашего приятеля, который умер три года назад, весной. Возможно, сказалась усталость, но могилу мы так и не нашли, а только заблудились. Теперь мы стояли в глубине кладбища. Здесь было похоронено много ребят, погибших в Афганистане. Их лица в беретах улыбались нам с гранитных плит. Судя по датам, большинству из них, когда их убивали, было еще меньше лет, чем нам со Степой в этот год…
