С. 24
но цель государства не частная, а общая. Государство – не местный союз, как село; это не союз, составляемый для взаимных материальных выгод; цель его не ограничивается и установлением права для взаимной защиты; но все это должно предшествовать для того, чтобы существовало государство. Само же государство определяется общением всей жизни; это и составляет высшую цель человека19. Поэтому государство не есть искусственное изобретение людей, как утверждали софисты. Оно существует по природе, ибо цель не что иное, как сама природа предмета, которой осуществление и составляет его назначение. И так как цель выше всего, ибо к ней все стремится, то государство есть высшее или лучшее в человеческой жизни. Поэтому человек по своей природе есть животное государственное (???? ?????????). Вне государства могут жить только зверь, неспособный к общению, или Бог, который в себе самом имеет все для себя нужное. Человек же вне государства – последнее из животных. Поэтому в нем лежит естественное стремление к государственной жизни. И хотя по порядку физического происхождения отдельное лицо предшествует государству, но по природе, или по своей сущности, государство предшествует лицу, так как целое предшествует частям, ибо природа целого определяет природу частей, а не наоборот. Только в целом части находят свое назначение и достигают своего истинного естества. Человек только в государстве, под управлением правды и закона, становится человеком.
Таким образом, и у Аристотеля высшая цель, общее благо, определяет всю человеческую жизнь. В государстве заключается все; человек понимается не иначе, как его членом. Это – последствие античного воззрения, в котором отдельные элементы жизни не получили еще самостоятельности. В новом мире личное начало всегда сохраняет большее значение, даже у тех мыслителей, которые дают первое место общей идее.
Развив в таких глубокомысленных чертах сущность государства, Аристотель переходит к составным его частям. Низшая общественная единица – дом, который состоит из соединения мужа и жены, отца и детей, господина и рабов. Прежде всего рассматривается последнее отношение. Здесь мы находим знаменитое оправдание рабства, на котором строилось
С. 25
классическое государство. Древние не признавали абсолютного значения человека; это понятие развилось позднее, в особенности под влиянием христианства. Но уже во времена Аристотеля были люди, принадлежавшие к школе софистов и Сократа, которые утверждали, что рабство противно природе и произошло от насилия. Субъективное начало вело к такому взгляду, но Аристотель, который имел в виду преимущественно объективную цель, восстает против него и старается оправдать рабство не только общественной необходимостью, но и самой природой человека. Всякая деятельность, говорит он, следовательно, и домашняя, требует орудия; раб же есть живое орудие, служащее для жизни, а потому составляющее собственность хозяина. Надо только знать, существуют ли люди, по природе своей предназначенные быть рабами. Что они есть, в этом легко убедиться. В человеке различаются две стороны: тело и душа, из которых одна предназначена к владычеству, другая к подчинению. В самой душе разум властвует над влечениями. Тот же закон повторяется всюду: где многое соединяется в одно, необходимы начало господствующее и части подчиненные. Поэтому, если есть люди, которые отличаются от других, как тело от души или животное от человека, очевидно, что они, по самой своей природе, должны подчиняться другим и быть рабами. Таковы все, которых назначение состоит в физическом труде и которые таким образом служат орудиями других. У них нет владычествующей части души – разума; они имеют его настолько, насколько нужно, чтобы понимать чужие веления, а не настолько, чтобы повелевать самим. Поэтому они призваны быть рабами. Сама природа указала на это, дав им, по крайней мере большей частью, иное телосложение, нежели свободным людям, назначение которых состоит в политической жизни, а не в телесной работе. Будучи основано на природе, рабство справедливо и полезно как для хозяина, так и для самих рабов, которые через это исполняют естественное свое назначение. Отсюда правомерность насильственного подчинения рабов. Не всякое рабство, основанное на войне, справедливо, как утверждают некоторые, ибо сама война может быть несправедлива; но правомерно покорение, основанное на естественном превосходстве. Людьми, самой природой предназначенными быть рабами, Аристотель признает варваров. У них нет в душе
С. 26
элемента, созданного для господства. По природе раб и варвар – одно и то же.
В этом учении мы видим, с одной стороны, чисто служебное значение промышленного труда, с другой – всецелое поглощение человека общественным его призванием. Люди, как и все в мироздании, делятся на два противоположных элемента, каждый со своим назначением, один призванный к владычеству, другой к подчинению. Все это естественно вытекало из самого строя древней жизни, где рабство было явлением необходимым. Противным природе считали его только те, которые само государство признавали искусственным изобретением человека. Те же, которые в политическом организме видели осуществление высшей идеи, оправдывали и рабство. Действительно, там, где общая цель проникает всю жизнь человека, лицо должно всецело отдавать себя государству, в котором оно находит исполнение естественного своего назначения. Но такой порядок несовместен с развитием частной жизни и особенно с физическим трудом. Призвание политическое и призвание промышленное должны здесь разделяться. С одной стороны, гражданам, посвящающим себя государству, необходимы рабы для удовлетворения насущных их потребностей; с другой стороны, при подчиненном, служебном значении частных интересов, промышленное население естественно исключается из политической жизни. Последняя в древности вращалась в тесном кругу граждан, но зато нераздельно господствовала в этом замкнутом кружке. В новое время, напротив, с развитием частной жизни, лицо совмещает в себе и человека и гражданина. Член государства не нуждается в рабах, но зато он и не принадлежит всецело
