когда яхта начала валиться на борт, и я сказал себе: “Опрокидывается!”. Но вместо страха ощутил какую-то необычайную настороженность и любопытство. Раздался страшный треск и грохот. На голову посыпалась посуда, кухонная утварь, бутылки. Казалось, что яхта придавила меня. Я гадал, опрокинется ли яхта совсем и что тогда произойдет, как вдруг судно начало медленно подниматься тем же бортом, которым ушло в воду. Мне удалось дотянуться до выключателя над койкой и зажечь свет; он производил странное впечатление единственно нормального явления в этом мире чудовищного хаоса. Сохранил только очень смутное воспоминание о том, что я делал в течение следующего часа. Меня охватило отчаяние при виде горы перемешавшегося продовольствия и снаряжения, рассыпанного по каюте. Все, что затрудняло передвижение, я укладывал на место, хотя считал это пустой тратой времени. Ведь яхта могла опять опрокинуться. Пол каюты во всю ее длину был на 2 фута завален причудливой грудой из сотен консервных банок, бутылок, инструментов, запасных частей, блоков, двух секстанов и прочих вещей. Все ящики дивана, койка правого борта и три рундука с откидными крышками опорожнились, когда яхта встала вверх тормашками. Вода плескалась на полу позади стола для карт, но ее было немного.
Заглянул в льялы и обнаружил, что междудонное пространство, глубиной в 5 футов было еще не совсем заполнено водой. “Ну и слава богу”, - подумал я.
Это происшествие вынудило меня прибегнуть к радио в 00.45, то есть через два с четвертью часа после опрокидывания. Я опасался, что радиотелефон отсыреет и перестанет действовать, а если этого не случится, то при следующем опрокидывании масса трюмной воды неизбежно зальет аппарат и испортит его. Мне же очень хотелось передать весточку, что со мной все в полном порядке, и предупредить, что выход моего радиотелефона из строя не будет означать моей гибели. Работал я на аварийной волне 2182, и мне сразу же удалось связаться с рацией Сиднея. Как всегда, радисты были начеку и готовы к услугам. Попросил их передать утром жене, что яхта опрокинулось, но все обошлось благополучно. Если от меня больше не будет вызовов, значит, испортился телефон от сырости, но я еще не кормлю рыб. Особенно просил, чтобы они не будили Шейлу ночью, а позвонили бы ей в 07.00. Заявил также, что в помощи не нуждаюсь.
Точно не помню, когда именно обнаружил, что через передний люк хлещет вода. Случилось вот что: когда яхта почти перевернулась, тяжелая крышка люка открылась, а после того, как судно снова встало на ровный киль, не захлопнулась и упала вперед, на палубу, оставив люк настежь открытым волнам. Такая невнимательность с моей стороны может показаться странной, но то была действительно безумная ночь, и при чудовищной качке каждый шаг давался с трудом.
Пришлось подняться на палубу, чтобы откачать воду ниже уровня, на котором установлены батареи. Обнаружил, что оторвалась сеть для укладки парусов. Смыло один из 600-футовых генуэзских стакселей, плавучий якорь и 700 футов полуторадюймового плетеного верповального троса. Второй большой генуэзский стаксель оставался в своем чехле; его прижало к подветренному лееру. Не помню, как и за что я его закрепил. Оторвалась часть комингса и фальшборта кокпита. Меня тогда страшно заинтриговало, как все это могло случиться, хотя, разумеется, важнее всего было то, что мачты стояли и такелаж, видимо, оказался неповрежденным. Тут-то я сказал себе: “Черт с ним, со всем!” — и отправился спать. Освободил койку от тарелок, ножей, вилок и бутылок. Один острый зазубренный нож валялся почти на том месте, где, видимо, находилась моя голова. Да, мне повезло. Обнаружил только легкий порез на губе, не знаю, как и когда я его получил.
Постель промокла насквозь, но удивляться этому не следовало! утром я увидел свет, проходивший там, где был оторван фальшборт кокпита, как раз над койкой. Но мне было наплевать на мокрую постель, я перевернул все постельные принадлежности и вскоре крепко уснул. Проспал глубоким сном до самого рассвета.
Пробуждение было невеселым. Яхту по-прежнему кидало во все стороны. Весь день штормило, скорость ветра колебалась между 40 и 55 узлами. Меня все еще тошнило, и есть я не мог. В сущности, я ни разу как следует не поел с тех пор, как вышел из Сиднея. Время от времени проглатывал немного меда, запивая его водой. Но и это было тяжелым испытанием, потому что перед отплытием я не налил горячую воду в термос, как делаю всегда, выходя в море, чтобы в любой момент иметь под рукой горячую воду с медом на случай тошноты. А тут еще эта ужасная свалка! Должно было уйти не меньше недели на уборку, сортировку и раскладку всех вещей по своим местам. Редко испытывал такой упадок духа. Страстно хотелось снова оказаться в гавани Сиднея и ошвартоваться у ее стенки. Я с ненавистью думал о пути, который предстояло преодолеть, и боялся его. Чего греха таить, я был напуган, во мне гнездился страх. Если такое могло случиться в обыкновенный шторм, то как выдержит жалкое суденышко 100-узловой седобородый ураган?
После горьких размышлений произвел еще один инспекционный осмотр, определяя повреждения. Обнаружились поразительные вещи. Багор с длинной рукояткой из красного дерева, привязанный на палубе у борта, вдруг оказался зажатым между вантинами, на высоте около 6 футов. По счастливой случайности, в рундуке под банкой в кокпите, на откидной крышке которого нет никакого запора, сохранилось все содержимое. А в нем было полным-полно разных принадлежностей оснастки, включая рукоятки для взятия рифов на гроте и бизани. Думаю, что помогло переплетение тросов, тонких линей, набивочных материалов, наполнявших рундук, такое переплетение, что в нем невозможно было что-либо отыскать. Но все это так плотно спрессовалось в рундуке, что, когда он опрокинулся, из него ничего не выпало. А вот рукоятки к лебедкам, которые лежали в кокпите, в специальных, открытых сверху, гнездах исчезли.
Внизу тоже творилось нечто невообразимое. Начну с отвратительной вони. Я обнюхал льялы, но оттуда не пахло. Испытал батареи, они, к счастью, были надежно закреплены в междудонном пространстве и оказались в полном порядке. В конце концов нюх привел меня к розовым таблеткам витамина С. Флакон с этими таблетками вылетел из шкафа над кухонной раковиной и вдребезги разбился о надстройку каюты над моей головой. Таблетки рассыпались по выступам иллюминаторов, частично размокли в морской воде и прилипли к подволоке. Попытался было смести их, но часть растворившихся витаминов проникла с водой в зазоры между перспексом и деревом, а также во все трещины и щели. Пришлось смириться с вонью. По злой иронии судьбы, я за весь путь до Сиднея не принял ни одной таблетки витаминов!
Начал работать на помпе, но с перерывами, отдыхая через каждые 200 качков (воду нужно было “поднять” на 10–11 футов). В перерывах для разнообразия выполнял другие работы. Когда, наконец, откачал воду до днища, нашел там несколько тарелок и другую посуду. Одну тарелку обнаружил возле мотора, а другую — даже позади него. Меня озадачило, как могли попасть тарелки в такие, казалось бы, недоступные места. Но позднее я догадался, как это случилось. Над мотором был сделан деревянный кожух, закрывающий его передний конец, который выходит в каюту. Крышка кожуха, служащая ступенькой на палубу, открылась на шарнирах, когда судно опрокинулось, и посуда посыпалась в мотор, а когда яхта выпрямилась, крышка снова захлопнулась. Необъяснимые происшествия случились в переднем конце каюты. Там я повсюду находил мелкие и острые, как бритва, осколки цветного стекла. Долго мне не удавалось найти ключ к этой загадке. Только много времени спустя я обнаружил пробку с обломком горлышка бутылки. Это случилось гораздо позднее, но я упоминаю о своей находке здесь, так как горлышко стало ценным доказательством величины крена судна.
Пробка и край горлышка были от бутылки ирландского виски, которую Джек Тиррелл из Арклоу, строивший “Джипси мот III”, подарил мне перед началом плавания. Совершенно точно знаю, что эта бутылка стояла в специальном шкафчике для вина на правой переборке каюты. Она была вставлена в круглую дыру, прорезанную в фанере, чтобы предохранить ее от падения. У этого шкафчика дверца откидывается вниз, поэтому я наверняка знаю, откуда прилетела бутылка. Установил, что она угодила в палубный бимс, выступающий на подволоке каюты, где оставила след в дереве глубиной в дюйм. Бутылка разлетелась на тысячу осколков, и только гораздо позже удалось обнаружить, куда девались некоторые из них. В ногах койки Шейлы по правому борту висела полка, половину которой занимал шкафчик с дверцей, откидывающейся вниз. Она тоже открылась, когда судно повалилось на борт, стекла залетели в шкафчик, после чего снова дверца захлопнулась. Сейчас, когда я пишу эти строки, осколки все еще лежат в шкафчике. Последний кусок стекла, который я нашел, упал на пол неизвестно откуда и воткнулся мне в подошву, когда я босиком прошелся по каюте. Я так подробно рассказал об этом инциденте потому, что осколки стекла дали мне возможность точно измерить путь бутылки и определить, что судно накренилось на 131°, когда она вылетела из своего гнезда. Иными словами, мачты ушли в воду на 41° ниже
