стороне мотора через кормовой люк и все сделал. Гаечный трехдюймовый ключ и универсальные клещи, которые мне дали в Сиднее, помогли легче справиться и с выхлопным клапаном и с валом. Но все же я проработал вниз головой в течение 1 часа 40 минут.
Ветер, казалось, начал понемногу стихать, хотя скорость его все еще доходила до 30–40 узлов. Хотел было прибавить парусов, но передумал и продолжал приборку. Не прочь был отдохнуть, но сознавал, что настоящий моряк должен поскорее привести все в порядок на случай, если снова заштормит. Трудно было решить, с чего начать. Бутылки, консервные банки и мешки с фруктами вылетели из своих отделений под каютной койкой, до того как она развалилась. Семь больших запаянных кубических банок с продовольствием, которые были уложены на другой койке, сбросило в общую кучу у левого борта. Крышки у них отлетели, а содержимое разлетелось вокруг. У левого борта стояло 16 таких же банок с продовольствием; они тоже открылись, а жидкость из них вытекла на овощи и фрукты, оказавшиеся внизу. Начал с правого борта и проработал два с половиной часа, приводя в порядок и укладывая продовольствие в ящики под койкой, в три рундука и три диванных ящика. Мне попалось под руку с полдюжины испорченных яблок и лимонов. Хорошо, что это обнаружилось теперь и их можно было выбросить, пока они не заразили остальные. Весь хлеб заплесневел, и надо было его снова пропечь. Но, решив, что для одного дня с меня достаточно, я улегся спать.
На следующее утро, 2 февраля, определение по солнцу показало, что яхта находится всего в 124 милях от Сиднея. Итак, я поставил рекорд тихого хода! Метеорологи обещали постепенное улучшение состояния моря и юго-восточный ветер. Это было все же лучше встречного, дувшего прямо в лоб. Пока ничего не оставалось, как продолжить уборку.
Взялся за груду у левого борта каюты, где работать сложнее, чем у правого, так как крен на левый борт составляет примерно 35°, Поднимать вещи и ставить их на место при таком крене очень трудно. Приходилось сначала сдвигать все в сторону, чтобы освободить рабочую площадку, и лишь после этого приниматься за укладку. Некоторые банки были довольно тяжелыми; одна из них с мукой весила 15 фунтов. Разбираться в куче продуктов и других запасов — это своеобразная лотерея, и интересные находки поддерживали мою энергию. Я отыскал яйца, упакованные в контейнер из пенопластика, и был поражен, что разбилось только два из них. Но и это доставило массу хлопот. Что же было бы, если бы разбились все яйца? Я поработал на славу: не только беспорядок заметно уменьшился, но, что важнее, яйца остались целыми. А яйца для меня самая ценная пища, и я очень страдал на пути в Австралию, после того как пришлось их выбросить за борт из-за порчи.
В 20 качков откачал всю трюмную воду и почувствовал огромное облегчение. Но в форпике, куда вода попадает через щели в палубе, ее пришлось удалять сифоном, при помощи длинной трубы.
Я пришел в восторг, что в трюме сухо, так как вода в льялах очень опасна для радиоустановки. Постепенно обнаружились причины странных происшествий, но кое-что так и осталось загадочным. Необъяснимо пропал термос, который непременно должен был находиться где-то на борту, но бесследно исчез. Тарелки и другую посуду можно было извлечь из недосягаемых мест под пайолом, разве что пошарив шестифутовым шестом. Временно отложил это занятие, решив все хорошенько обдумать.
Неотложным делом был ремонт кокпита. Из-за его повреждения вода протекала прямо на койку, если волна забегала на палубу. Но настоящую починку пришлось отложить до улучшения погоды. Спальный мешок и одеяла совершенно вымокли. В горячке, вызванной аварией, я и не заметил, какие они мокрые, но теперь не испытывал ни малейшего желания спать в сырой постели. Поэтому временно заделал дыру заплатой из клейкой мастики и пластика, в надежде потом придумать что-нибудь получше.
Вечером подвел баланс выигрышей и потерь после выхода из Сиднея. Потери тяжелые. На судне все еще царил хаос, а пройдено было всего 185 миль. Четыре дня “Джипси мот” било, толкало, крутило и швыряло из стороны в сторону, как крошечную игрушечную лодочку в бурном горном потоке. От всего этого я несказанно устал. Впрочем, все основное на яхте осталось в целости и сохранности. Правда, она опрокинулась, но встала сама и прошла испытание, из которого вышли бы лишь немногие яхты, сохранив при этом способность продолжать свой путь.
Хотя все еще штормило, ветер, наконец, ослабел. Пусть это было временное затишье, но какое облегчение оно принесло, дав отдохнуть от грозного, мучительно изнуряющего рева волн и жалобного воя в снастях. Теперь Тасманово море выглядело таким, каким оно предстало передо мной в 1931 году, когда я совершал первый одиночный перелет из Новой Зеландии в Австралию. Те же черно-синие тучи и точно так же, как и тогда, при закате от туч к морю перекинулся мост из снопов солнечных лучей.
Спора нет, мне чертовски повезло. “И все же, — записано в журнале, — никогда еще я не испытывал такого угнетенного состояния. Все не ладится в этом рейсе. Я ненавижу и боюсь его. Теперь вот мне придется огибать Новую Зеландию с севера, а не с юга, как настоятельно рекомендует адмиралтейство, невзирая на направление ветра. Как тут не волноваться!” За четыре дня я, видимо, никуда не продвинулся. Но если бы даже и пошел на юг, то при таком шторме дальше бы не оказался. Наконец хоть наполовину привел судно в порядок, кое-что отремонтировал и заставил снова работать. Срезал плесень с четырех буханок хлеба и пропек их за полчаса. Затем улегся, в надежде, что мои постельные принадлежности успели высохнуть.
Проспал десять часов, а когда проснулся, уже взошло солнце. После завтрака снова лег отдыхать и после этого почувствовал себя гораздо лучше. Море успокаивалось, и меня ждали работы на палубе. Перенес шкот генуэзского стакселя на другой борт и отдал рифы на бизани. Теперь надо было очистить грота-фал от запутавшегося на нем флагфала брейд-вымпела. Вечно с этими флагфалами выходят всякие неприятности!
В форпик поступала вода, и пришлось поставить сифон из трубы большего диаметра. Замазал сломанный фальшборт кокпита новым слоем липкой мастики, наложив сверху целый кусок пластика, закрепил его кнопками, а по краям еще и клейкой лентой. Не надеялся, что такая заделка выдержит долго, — но все же это было лучше, чем ничего.
В субботу 4 февраля находился всего в 100 милях от своего любимого острова Лорд-Хау, почти прямо к югу от него. Здесь я когда-то восстанавливал гидроплан “Джипси мот”, разбитый во время перелета из Новой Зеландии в Австралию. Меня охватила тоска по милому моему сердцу острову, и до боли захотелось туда попасть. Волнение затухало, и я поставил грот, предварительно выправив в тисках погнутый ползун. После пасмурного утра с полдня установилась ясная погода: безоблачное, лазурное небо и жара. Самое подходящее время, чтобы заняться выуживанием с днища яхты разбросанной посуды. Приделал маленькое ведерко к концу шестифутового флагштока и при помощи этого приспособления вытащил три чашки, кружку и разбитый кувшин. Затем принялся за разборку в каюте, у левого борта. Вот это была работенка! Там рассыпалось содержимое 15 больших кубических банок; нужно было снова все уложить и переписать, чтобы знать, где что находится. Протянул в четырех местах поперек койки скрученный вдвое линь и намеревался все надежно принайтовить, но вскоре убедился, что слишком долго привязывать каждый предмет. Вытащил осколки стекла из подволоки каюты, в том месте, где вдребезги разбилась бутылка виски. Обнаружил, что, перегнувшись через борт яхты, можно увидеть поставленную Уорвиком Худом наделку киля, которая разрезала воду, как красный плавник акулы.
В субботу вечером долго говорил с Шейлой по радиотелефону. Она рассказала, что в ночь моей аварии, в 22.20, на лайнер “Гималая”, принадлежащий компании “П энд О”, когда он подходил к Сиднею, обрушился гигантский вал, причинивший судну повреждения. Несомненно, это был тот же вал, который опрокинул “Джипси мот”.[7]
Вошел в область юго-восточного пассата, и мне начало казаться, что принятое мной решение обогнуть Новую Зеландию с севера неудачно. Но море успокоилось после циклона, вышло солнце, прекратилась почти непрестанная борьба яхты со встречным ветром, и она стала делать в среднем 134 мили в сутки. Случалось, я попадал в короткие шторма, и тогда “Джипси мот” сбавляла ход примерно до трех узлов. Но я хорошо помнил, что по пути в Сидней, до ремонта и реконструкции, проведенных Уорвиком Худом, яхта в таких случаях просто останавливалась. Удивляло, что не попадались летучие рыбки. В 1931 году целые стаи этих рыб поднимались над водой, если я шел на бреющем полете. Теперь же не было видно ни одной.
В полдень в воскресенье 5 февраля яхта находилась почти на полпути между Сиднеем и мысом Мария-ван-Димен (северо-западная оконечность острова Северный в Новой Зеландии). Итак, за неделю прошел всего 550 миль. В вахтенном журнале сделаны следующие комментарии:
