Красноармейцы отсыпались.
День был солнечный, жаркий. Ребята поснимали гимнастерки и пошли загорать в балку. А Костя остался с Михеичем в блиндаже.
— А все ж перехитрил нас фриц, — рассуждал Михеич, задумчиво подергивая кончик белесого уса. — Чего уж толковать. Первое дело, что били мы по пустому месту. Мы стреляли, а фрицы хихикали над нами.
— Разведка плохо сработала. Не наблюдали за немцем, — сказал Костя.
— То-то и оно. Я так понимаю, что в штабе армии ушами прохлопали. Из-за этого скольких хлопцев там положили. Да возьми хоть нашу роту.
— Много, — согласился Костя, вспоминая Сему, Петера и Ваську.
Федя обещал навести о них справки в медсанбате и армейском госпитале. Если ребята живы, то они значатся среди раненых.
Пока что Федя узнал лишь одну печальную весть: немецкие танки в тот день прорвались к леску, где были раненые. Танки сделали там кровавую кашу.
Костя допускал, что вместе с другими мог погибнуть Сема Ротштейн. Куда он без ноги да потерял столько крови. Это — Сема. А где Васька и Петер? Они тоже были где-то там. И, конечно, погибли. Напрасно Федя пытался напасть на след ребят. Кто уцелел в этой мялке, тот сейчас здесь, в окопах.
Вчера Гладышев был во второй роте. Пришел на закате солнца и до полуночи говорил с Костей. Глядел себе под ноги, словно что-то читал на земле:
— Не сберег я Петьку. Но ведь надо ж было нести Ротштейна? Надо. Все это правильно, и все-таки дело скверное. И вообще-то война — жестокая штука.
— Это не рыцарские турниры, так ведь? — сказал Костя.
— А что турниры? Думаешь, лучше? Романтичнее? Те же мясники твои рыцари.
— Да какие они мои, — усмехнулся Костя.
Федя помолчал, все так же не поднимая взгляда, затем сказал, кому-то погрозив кулаком:
— Ты получишь еще! Мы в долгу не останемся. Увидишь, на что наш брат способен!
Костя слушал Федю и думал о том, что враг, конечно, будет сломлен и разбит навсегда. И непременно случится все, о чем мечталось. И встреча в школе через десять лет состоится.
Федя ушел, снова пообещав хоть что-то узнать о ребятах. И Костя с нетерпением ждал его.
Федя появился только под вечер. У него было письмо для Кости. Маленький розовый конвертик, Костя сразу приметил его в пачке треугольников.
Костя представил, как Влада писала ему. Она сидела в столовой. В распахнутое окно лились запахи свежего утра, В руке у Влады быстро-быстро бегал карандаш. Она любила писать карандашом.
На этот раз письмо было на нескольких тетрадных страничках. Костя сначала никак не мог понять, о чем она пишет.
«Костя, мой искренний друг!
Еще неделю назад мое положение могло показаться мне самой смешным и довольно глупым. А сегодня я не вижу в нем ничего необычного. Я уже примирилась с этим. Значит, так нужно. Значит, такова моя судьба. О, если б ты только мог представить себе в лицах эту историю! Но ты не знаешь их. Они — эвакуированные, приехали вместе с киностудией»…
«Какие эвакуированные? О чем это она»? — недоумевал Костя.
«…Так вот. Я встретилась с ними в парке, у танцплощадки. Познакомились, и я позволила им проводить меня. Они мне сначала не понравились. Потом один из них — его звать Игорем — стал ухаживать за мной. Он был очень внимателен ко мне, и я увлеклась… Не осуждай меня, Костя!.. На свадьбе были…».
«Что это она? Всерьез? Какая свадьба? Да она просто разыгрывает меня» — пытался успокоиться Костя.
…«на свадьбе были его друзья и мой папа. Теперь мы будем жить втроем — все веселее. А с тобой мы можем по-прежнему оставаться друзьями, одноклассниками. Игорь не ревнивый. Когда война кончится и ты приедешь, я познакомлю вас. Но повторяю: он — ничем не примечательный, обыкновенный средний парень»…
— Дура! — проговорил Костя, разрывая письмо на мелкие клочья.
Он не верил ни одному ее слову. Разумеется, не было никакого Игоря. Это она все выдумала, чтобы позлить Костю, заставить его мучиться. Вздорная девчонка! И придет же ей такое в голову!
А вдруг это все — правда? От одиночества на первого встречного повесилась. Нет, так может поступить кто угодно, только не Влада, умная, все понимающая и тонко чувствующая Влада.
И Костя пожалел, что изорвал письмо. Можно было еще почитать и посмеяться над ее фантазией. Тоже нашла, чем пугать! А Костя напишет ей, что женился. На ком? На медсестре. Да. И целуется с ней, и нравится ему она.
Костя рассмеялся. Но на душе у него было невесело. Где-то там копошились сомнения: а вдруг да все это так и есть. Зачем бы ей придумывать? Ах, Влада, Влада!
Костя ответил ей резким письмом. Выругал за неуместные шутки. А Игорю, если такой когда-нибудь заведется у Влады, Костя обязательно переломает ноги, как только вернется с фронта. Костя имеет на это право, потому что любит Владу. Да, да, он очень любит ее.
В списках раненых не было ни Петра, ни Васьки. Вот и все. Значит, остались они на той стороне Миуса.
Федор Ипатьевич опять глядел себе под ноги, а в уголках его выцветших глаз поблескивали горошинки слез. Закуривая, он долго слюнил газету.
Костя молчал, наблюдая за тем, как у входа в блиндаж Михеич начинял патронами диск ручного, дегтяревского, пулемета. Делал это Михеич не спеша, с профессиональной точностью движений. Что ж, пулеметчик — профессия! Михеич не раз под корень косил вражеские цепи. А ведь пару лет назад это был самый мирный человек. Колхозник из-под Ярославля. Из тех самых мест, где когда-то охотился Некрасов.
И вспомнился Косте первый день войны. И лектор на эстраде, что с юмором говорил о Гитлере. Война, мол, дело нескольких недель. А ведь вышло не так, товарищ лектор. А почему не так, этого Костя не знал. Переоценили мы свои силы? Или все-таки решающим моментом была внезапность? Немец застал нас врасплох, и нам пришлось туго. А теперь с такой кровью приходится брать каждый метр своей земли!
— Петька Чалкин родился в горах у афганской границы, — сказал Федя. — Больше года мы стояли там в одном кишлаке, отбивая налеты басмачей. И в тот день курбаши Давлет вырезал наших часовых на перевале и зашел к нам с тыла. Бой был жаркий. Мы едва сдерживали натиск банды. И в этом бою погиб ординарец Андрюхи Чалкина. Петькой звали, как и чапаевского ординарца. Наповал его пулей, в сердце. Мировецкий был парень! Гармонист, плясун. Хотел в артисты подаваться. Талант. В честь ординарца и назвали новорожденного Петькой. А когда Петька стал ходить в школу, Андрюха купил ему баян, чтоб играть учился… Ты дружил с Петькой?
— Дружил. Как все, — негромко ответил Костя.
— Он был славный мальчишка. Только власть губила его. Власть многих губит! Надо быть умным, чтобы голову не потерять.
— Какая же это власть — член комсомольского комитета? — возразил Костя.
— И все-таки власть. Я ведь слышал, как он говорил с вами. Да… Говорил… Характер у Петьки был отцовский, суровый… Слушай-ка, Воробьев. Вот, предположим, тебя ранило. И ты остался там, за Миусом. Что станешь делать?
— Застрелюсь, — твердо, как о само собой разумеющемся, сказал Костя.
— А верно ли это? Кому польза от твоей смерти?
— А ведь позор плена…
Федя не дал Косте договорить:
— Хорошо, Воробьев. А если не застрелишься?
— Нет, я гранату под себя и — конец! Да разве можно иначе?..
— Постой. Предположим, что у тебя нет выбора. Ты остаешься жить. И ты хоть с трудом, но можешь
