носит в себе какую-то тайну, о которой он заикнулся на складе. Может, то, что ищет Алеша, а может, и другое.
Вечером в редакцию пришел Василий Фокич. Он был в добром настроении. Долго вышагивал по кабинету, радостно потирая руки. Затем остановился у Алешиного стола и сказал:
— Какие у нас люди, Алеша! Да-да! Приехал я в колхоз к чувашам. Ну что там за колхоз! Пятнадцать дворов. Сто гектаров посева, а техники — конь да вол, да коровы колхозников. И пашут, и сеют.
— А трактористы! — подхватил Алеша, — Здорово работают. Выше человеческих возможностей!.. Честное слово, выше! А на прицепах — женщины, подростки.
— Дай им поесть досыта, дай новую технику. Тогда они себя не так покажут.
Отложив вычитанные гранки, Алеша начал рассказывать о пимокатной артели. Василий Фокич то благодушно похохатывал, то по привычке повторял свое «да-да». Но едва Алеша упомянул о старике и его короткой, но страстной речи, как редактор насторожился и попросил все повторить.
— А старик прав, что отшил тебя. Не лезь, куда не просят, если ничего не понимаешь. Вот как он рассудил, — живо сказал Василий Фокич.
Алеша обиженно отвел в сторону потускневшие глаза. Редактор, заметив его враз упавшее настроение, похлопал Алешу по плечу и проговорил мягко, без укора:
— Он же тебе все разжевал и в рот положил. Да-да! Ну, а потом взяло его зло, что ты не разобрался в этом деле. Может, он должностью своей в артели или чем еще рисковал. Ты видел на складе валенки?
— Конечно, — пробормотал Алеша.
— Были там детские и женские размеры?
— Наверно. Некоторые стояли на полках совсем маленькие.
— А в фактуре — самый большой размер. Смекаешь, для чего это? — Василий Фокич многозначительно поднял палец. — По шерсти большой валенок равен паре маленьких. Значит, экономия составляет почти пятьдесят процентов. А из шерсти, что остается, катают валенки для продажи налево. Понял?
— Кажется, начинаю соображать, — протянул Алеша.
— Ну то-то. И думаю, что пимокатам тоже что-то перепадает по мелочи, если они так довольны Елькиным и молчат. А сивобородый дед — золото. Теперь узнай, Алеша, по какой цене продавались валенки в магазинах. А в артель можешь не ходить. Там все ясно. Нужно теперь пощупать их прибыли.
На следующий день Алеша сходил в магазин военторга. Узнал, что по ордерам продавались валенки, и были они в разную цену: детские — дешевле, мужские подороже, как и положено по прейскуранту.
— Я так и предполагал, — сказал Василий Фокич. — Они торгуют себе в убыток. Пара валенок по фактуре стоит сто восемьдесят рублей, а в магазине ее продают за сто двадцать или сто рублей.
— Так какая же им выгода? — потеряв нить редакторских рассуждений, удивился Алеша.
— А выгоду давай посчитаем. Пара женских валенок стоит сто двадцать рублей. Значит, продавец магазина по сравнению с фактурой недобирает шестьдесят рублей. Но это твердая цена, по ордеру. А на базаре валенки стоят восемьсот рублей. Шестьдесят продавец вложит в кассу. И чистой прибыли, остается семьсот сорок целковых на каждую пару. Ну, минус двадцать рублей за катку. Вот какая получается арифметика.
— Неужели? — опешил Алеша. — И как это вы подсчитали!
— Научился в газете. За пятнадцать лет работы. И ты скоро научишься, — ответил Василий Фокич. — Самаре нужно сказать спасибо. Он вывел нас на крупную, шайку.
Редактор заторопился на бюро в горком партии. Алеша сел за фельетон. Он долго ломал себе голову над заголовком, искал похлеще слова. Ведь это будет тот самый первый фельетон, о котором когда-то мечтал Алеша. И не поздоровится от него жуликам из пимокатной артели.
Фельетон понравился Василию Фокичу. Он пошел в набор. Но за день до выхода очередного номера газеты редактору позвонили из горкома.
— Вы замахиваетесь на опытного руководителя, — сказал секретарь горкома по кадрам. — Есть сведения, что ваш работник необъективно проверял факты. К тому же, что это за методы проверки! Приходит под видом массовика, кого-то спрашивает… Говорят, что одних недовольных… Смотрите, Василий Фокич…
— Мы подумаем, как быть, — коротко ответил редактор.
Голос в трубке стал глуше и добрей:
— Да, подумайте, Василий Фокич. Может, мы сначала расследуем поступивший сигнал. Ведь вы же знаете Елькина. Ну безупречный человек! Ну что вы!..
Редактор повесил трубку и тяжело вздохнул. И, как ни в чем не бывало, углубился в бумаги.
А немного погодя в редакцию заявился Ванек. Он впервые пришел сюда и чувствовал себя здесь робко. Редакция определенно вызывала у него уважение и даже страх. Еще бы, распишут тебя на весь город и район, а потом доказывай, что ты не виноват. Кто поверит в твою правоту?!
Алеша провел Ванька к себе, усадил. Закурили, и Ванек, оглядевшись, стал посмелее. Он расстегнул верхние пуговицы кителя, совсем по-домашнему откинулся на спинку стула.
«Чего это он ко мне?» — тревожно подумал Алеша.
Ванек стал выговаривать Алеше за то, что тот давно не бывал у него в доме. Ну разве так поступают друзья! И еще Ванек договорился в одном месте, что Алеше выдадут ордера на военный шерстяной костюм и фуфайку. Это будет стоить совсем дешево, а материал — первый сорт. Ванек тут знает всех, и ему никто не откажет.
— А драчку ты затеваешь напрасно, — заискивающе сказал Ванек. — Какая тебе польза, если Елькина арестуют и осудят? Да и кто его судить будет, когда все в городе за него! Он для них свой, а ты кто? Подумай хорошенько, пока не поздно.
— Значит, советуешь молчать? — процедил сквозь зубы Алеша.
— Понятное дело. Ну чего тебе за нее заплатят?.. Изорви ты эту самую…
— Фельетон?
— Вот именно. Изорви фельетон! Ты не пожалеешь. Все у тебя будет, — горячо зашептал Ванек, косясь на плотно прикрытую дверь.
— А мне от Елькина ничего не надо, Ванек, — повысил голос Алеша.
— Да не от него, а вообще… И не кричи ты!.. Я сказал, что ты мне друг, и мы все уладим. Ты ведь пока что не разобрался в здешней обстановочке, не сориентировался.
— Нет, Ванек, ничего я не сделаю. Его, подлеца, судить будут. Что заслужил, то и получит. И я бы на твоем месте не защищал мошенников.
Лицо и шея у Ванька покраснели от напряжения, ему хотелось наговорить Алеше тысячу самых резких слов, но он сдерживал себя. Ванек знал, что руганью не возьмешь. А он должен добиться своего. Ведь если фельетон не пойдет в газете, Ванек станет в своем кругу чуть ли не героем.
— Послушай, Алеша. Мы учились вместе, дружили. Я готов был всегда заступиться за тебя. И заступался. А когда мне от тебя понадобилось…
— Это не тебе, — прервал его Алеша. — Это Елькину.
— А может, и я горю на этом деле, — мрачно сказал Ванек, опустив взгляд.
— Ты? Врешь, Ванек! Врешь ведь!
— Ну, а если бы горел? — Ванек круто повернулся к Алеше.
— Я бы все равно фельетон напечатал, — после некоторого молчания ответил Алеша.
— Значит, ради красного словца не жалеешь мать и отца? — голос Ванька зазвучал глухо и угрожающе.
— Как хочешь, так и считай.
Ванек ушел не попрощавшись.
Афиши спектакля, отпечатанные в типографии на оберточной серой бумаге, глядели на ачинцев с каждого забора. У завзятых театралов начались волнения. До войны в городе этот спектакль шел с успехом, о нем помнили. Театралы отдавали должное и теперешним артистам. Чего, мол, бога гневить понапрасну — играют! Но до войны было, о!.. Ачинцы, что постарше, закрывали глаза и млели от восторга.
Алешу злили эти разговоры. Ему хотелось бросить театралам в лицо, что до войны были хороши не
