— Из отряда прибыли боеприпасы!
В истории Николиной роты это был первый случай, когда боезапас пополнялся откуда-то со стороны. Совсем как в настоящей армии, в государстве, в…
Заряжая запасной диск ручного пулемета, Николетина победоносно оглядел свое отделение:
— Ну, ребята, теперь нам отступать нельзя. Боеприпасы получили задаром, так какой же подлец теперь побежит, да еще с таким грузом?
Перебежками, под свист вражеских пуль, партизаны занимали новые позиции. Упав в высокий папоротник, за серый камень, Николетина, едва переводя дух, осмотрелся и вдруг с вытаращенными глазами изумленно протянул:
— Глянь-ка, да это же кладбище!
— Что ты, что ты, брат?! — перепугался его помощник Йовица.
— На кладбище мы, да еще на нашем, разве не видишь?
Йовица суеверно озирался, рассматривая потемневшие деревянные кресты, торчавшие здесь и там среди папоротника, верхушки каменных памятников, выглядывавшие из густой зелени, грубые, нетесаные плиты. Они находились на старом, заброшенном кладбище родного села.
— Что бы это значило, Ниджо, скажи, Христа ради!
— Да ничего. Видишь, какое нам подкрепление привалило.
— Ну тебя! Чтоб его черт… пусть его бог заберет, такое подкрепление, — отдувался Йовица. — Ничего себе подкрепление — покойники!
— А я на них больше надеюсь, чем на кого другого, — гаркнул Николетина. — Они по крайней мере не побегут, когда легион на нас полезет.
— Надо думать, не побегут, спаси их Христос, — с опаской пробормотал Йовица, укладываясь наподобие жаворонка в небольшой ямке.
Противник что-то притих. Пользуясь этим, Николетина попытался уточнить, в какой части кладбища они находятся. Вдруг он встрепенулся, зорко вгляделся в каменный памятник справа, за которым лежал Танасие Буль, схватил ручной пулемет, сделал два прыжка и растянулся рядом с Булем.
Танасие удивленно повернулся на бок.
— Что ты, зачем сюда-то?
— Мое это место, а ты ищи себе другое, — отрезал Николетина.
— Какое еще твое? Я его первый занял.
— Ступай, ступай! — нетерпеливо понукал его Ниджо. — Это могила моего покойного деда Тодора. С какой стати мне занимать позицию там, около Джюрджа Майкича, когда у меня тут близкая родия?
— Вот дьявол, что выдумал! — разинул рот Танасие, продолжая лежать у памятника. — Чем тебе дед поможет, когда эта банда снова попрет?
— А вот и поможет! Разве хватит у меня совести дать легиону шагать по дедовой могиле? Мне так и представляется, встает он и давай меня корить: «Бежишь, значит, бессовестный? А сколько раз я тебя на хребте таскал, а?»
— Раз ты такой совестливый, что ж ты могилу не огородил, чтобы ее овцы да коровы не топтали? Раз им можно, почему легиону нельзя?
— Тьфу, ну и язва же ты! — сплюнул Николетина. — Одно дело легион, а другое — честная крестьянская скотинка. Когда невинная овечка около памятника щиплет травку, дедова душа веселится и поет от радости. А как корова подойдет…
— Ну, понес!..
Из папоротника подал голос Йовица:
— Эй, Ниджо, может, и мне переместиться к тебе поближе?
— Давай, давай, перебрасывайся сюда, к куме Стевании.
— К какой еще Стенании?
— Да к покойной куме Стевании Декич. Она тут, где моя левая нога.
— Вот нечистая сила! — вздыхал Йовица, переползая со всем снаряжением на новую позицию. — И во сне не снилось, что придется укрываться у какой-то кумы Стевки.
— А чем тебе моя кума не угодила, скажи на милость? — вытаращил глаза пулеметчик. — Женщина была что твой порох: живая, проворная — сущий огонь.
— Хватит с меня огня и от легиона, — отфыркнулся Йовица. — Недоставало еще, чтоб твоя покойная кума Стевания села мне на шею.
— Не нравится рядом с ней, переходи на другую сторону, к свояку Марко Сирикичу.
Йовица сердито поглядел на холмик, о котором шла речь, и с кислым видом шмыгнул носом.
— Лучше уж около кумы, а то там колючки.
— Ишь нежный какой!
А Танасие Буля Николетина перебросил к какому-то своему покойному дяде. Танасие долго мостился около ветхого деревянного креста, а потом подал голос:
— Уж не могли ему камень на могилу поставить! Человеку укрыться не за чем.
— Э, кабы он не пропил все при жизни…
Легион переходил в наступление: на открытый луг, далеко перед кладбищем, высыпали темные фигурки солдат.
— Идут!
Николетина сострадательно покосился на поседевший камень и добродушно пробурчал, хватаясь за оружие:
— Ну, дед Тодор, затыкай уши!
От первой очереди вздрогнула и загудела земля. Около могилы зазвякали пустые гильзы. Выстрелы раздались и от могилы кумы Стевании и свояка Марко — ожило все кладбище.
— Ого-го, ей-богу, славную панихиду мы устроили нашим односельчанам! — азартно восклицал Николетина, разгоряченный стрельбой. — На том свете небось и глухой проснется.
Застигнутые врасплох яростным партизанским огнем, легионеры не устояли и скатились с открытого пространства в неглубокую, поросшую лесом лощину. Николетина обтер горячий пот, сменил диск и подмигнул дедову памятнику:
— Что скажешь, деда, а? Видал, как пятки сверкали?
Тишина. Задумчиво молчит серый камень, испещренный желтым, как сера, лишаем, молчит зеленый холмик. Только сердце пулеметчика глухо стучит о твердую землю.
— Деда, а ты вроде на меня надулся?
Николетина повернул голову и начал составлять в слоги едва различимые буквы на памятнике: «Здесь почиет в мире божием Теодор Бурсач…»
— Гм, в мире божием! Не на это ли ты сердишься, деда? Конечно, что это за мир божий, коли над головой партизанские залпы гремят!
Снова тарахтели пулеметы противника. Под прикрытием их огня легионеры по всему фронту двинулись вперед. Пули, просвистев, щелкали в кроне дикой груши за Николетиной. Йовица кашлянул и еще плотнее прижался к земле.
— Ты знай держись за мою куму, — подбодрил его Николетина. — К ней при жизни сам черт бы не подступился!
Внезапно на фланге противника появилась Омладинская ударная рота. Легион заколебался и стал отступать. По всей позиции, приближаясь к кладбищу, катилось, отдаваясь эхом, «ура». Партизаны преследовали неприятеля.
Опустившись на землю, Николетина растроганно гладил помятый папоротник на дедовой могиле.
— Спасибо тебе, укрыл ты меня сегодня. Свой своему и с того света поможет!
Все отделение уже было на ногах. Николетина подхватил пулемет, прихлопнул шапку, чтобы не свалилась на бегу, пощупал, в кармане ли ложка, и поклонился направо и налево могилам своих односельчан.
— Простите, кумовья, свояки и соседи, что потревожили вас. Знаем мы, что святое это место, кладбище, а не банялуцкая ярмарка, где по жестяным зайцам палят. Да что поделаешь, беда заставила