разочарованно рассматривает его:
— Нету… искурили… Вот тут было записано.
— Искурили политический материал? — меряет его Николетина укоризненным взглядом. — Нечего сказать, хорош у меня помощничек!
— А что делать, коли у меня вся рота просит!
Им приходится обратиться за информацией к новичку, восьмикласснику, присоединившемуся к роте в самом Бихаче, и тот объясняет им, что сейчас в городе заседает Антифашистское вече народного освобождения Югославии, или АВНОЮ.
В беготне и сутолоке, наступившей после освобождения Бихача, когда к тому же и комиссар был ранен, никто толком не разъяснил бойцам Николиной роты, что такое АВНОЮ. Поэтому они поняли дело так, что в Бихаче собирается партизанское правительство. Новичок-гимназист, правда, пытался, как мог, растолковать им, в чем дело, но бойцы не очень-то слушали его, а еще меньше верили. Что он может знать — в роту пришел только вчера, на шее шелковое кашне, видать, барич. Эх, будь тут прежний их Гимназист, была бы совсем другая песня!
Николетина словно воды в рот набрал, он молча шагал впереди колонны, как нагруженный мешками помольщик; когда роту разместили, он отозвал Йовицу в сторонку.
— Пойду-ка я посмотрю, что там делается. Не мешает, знаешь, проконтролировать.
— А что именно?
— Да вот это самое АВНОЮ.
— Тебе-то что за дело до него?
— Вот те на! — вытаращил глаза командир. — Создается правительство, командование всего государства, а ты говоришь — что мне за дело? Хочу посмотреть, я все тут.
Николетина прибрался и подтянулся, насколько было возможно. Насупившись, он решительной походкой направился к дому, где происходило заседание. Глядя на дом, он припомнил, что здесь вроде бы он сражался в ноябре. Это придало ему решимости.
Перед самым домом его остановил часовой.
— Эй, товарищ, ты куда?
— Надо заглянуть, — деловито ответил Николетина и собрался пройти.
— Нельзя, товарищ.
Никола вздрогнул, как от удара, и мрачно уставился на часового.
— Как нельзя? Ты что?
— Нельзя, там заседание.
— Так я из-за него и пришел.
Часовой позвал начальника караула; тот, убедившись, что Николетина не делегат и не гость, с важностью покачал головой:
— Нельзя. А что тебе там надо?
— Хочу посмотреть, кто там есть.
— Ишь какой! А тебе что за дело?
Николетина вскипел:
— То есть как «что за дело»?! Я тут второй год кровь проливаю, того и гляди головы лишусь, а теперь, когда создают власть и государство, меня не пускают посмотреть, на что все это похоже?! Чепуху ты городишь, братишка! Есть у меня право…
Начальник караула несколько смутился.
— Никто тебе, товарищ, не говорит, что ты не имеешь права, но только… Запрещено, брат, входить, пока там идет работа, приказ такой.
— Да успокойся ты, парень, не стану же я там в барабан колотить. Тихонько войду и погляжу, кто там сидит.
— И этого, товарищ, нельзя. Николетина нетерпеливо почесал в затылке.
— Ну ладно, а если я на животе подползу и посмотрю как-нибудь одним глазком?
— Ты что, с ума сошел или дурака валяешь? — сдвинул брови начальник караула. — На брюхе он полезет на заседание АВНОЮ, нечего сказать!
— А что ты удивляешься? — приосанился Ниджо. — Я во время боя пол-Бихача прополз на пузе, так неужто десяти шагов до зала не проползу?
Начальник охраны только отмахнулся, исчерпав все доводы. Николетина оглянулся на Йовицу Ежа, который стоял в трех-четырех шагах от них, и полусердито-полушутливо подмигнул.
— Видишь, Йовица, и заглянуть не дают. Неспроста это, что-то меня сомнение берет.
— Какое еще может быть сомнение? — сердито спросил начальник караула.
— Как какое? — рявкнул Никола. — Если тут и правда составляется настоящее наше правительство, партизанское, почему его от меня прячут и охраняют? Почему мне нельзя заглянуть туда?
— Нельзя, и все тут! — уперся начальник караула, не вступая в дальнейшие объяснения.
— Выходит, ты мне не дашь увидеть мое собственное правительство? — побледнел Никола и вплотную придвинулся к начальнику.
— Не дам. Ну и что?
Николетина резко обернулся и прошипел:
— Йовица, веди роту!
И Йовица, и начальник караула были в замешательстве.
— Какую еще роту? — нахмурился начальник.
— Мою роту! — рявкнул Никола. — Если мы могли ворваться в блиндажи перед Бихачем и пройти по мосту, когда по нему строчило пять пулеметов, не остановит же нас эта несчастная дверь с парой часовых.
Йовица приблизился к начальнику караула и озабоченно сказал:
— Пропусти его, товарищ, пусть заглянет. А то наделает он нам хлопот, уж такой у него нрав, черт бы его побрал! Рота за ним в огонь и в воду пойдет.
Начальник караула с остервенением плюнул и хмуро поглядел на Николетины перекрещенные ремни.
— Ладно, оставь тут оружие, приоткрою тебе дверь, так и быть, заглянешь.
У Николетины округлились глаза.
— Оружие? Какое оружие?! Я дал зарок не снимать оружия до самого Берлина и сейчас не сниму, хоть бы там, в зале, сама святая Троица сидела.
— Ну, делай, брат, как знаешь! — отмахнулся начальник, которому надоело препираться; введя вместе с часовым Николетину в здание, он осторожно приоткрыл дверь и шепотом сказал:
— Смотри, но только чтоб один нос просунуть.
Николетина пригнулся, затаил дыхание и приник глазом к узкой щели у косяка. Через несколько мгновений он просипел:
— У-ух, мать честная, да тут почти одни военные!
И, как бы объясняя самому себе, прошептал уже спокойнее:
— Ну ясно, раз вся страна поднялась. Даже деды надели военную форму. Вон и поп сидит, клянусь Николаем-угодником!
Чтобы лучше видеть, он просунул голову в зал. Делегаты, сидевшие с краю, начали оглядываться, чувствуя, что сзади потянуло холодом, но Никола попятился только тогда, когда ему показалось, что его заметил сам Верховный главнокомандующий, сидевший за столом президиума.
Поглощенный увиденным, ничего не замечая вокруг, он в сумраке вестибюля едва взглянул на начальника караула и с упреком покачал головой:
— Вот, значит, ты какой? Не хотел, чтоб я взглянул на такую нашу честь и славу, такую… такую… Эх, будто их сам царь Лазар созвал на пир!
— Объяснял ведь я тебе: приказ есть приказ.
— Да, сразу видно, что твои деды, как и мои, служили императору. Уперся тут… Я уж испугался, не из лондонского ли правительства кто приехал, раз ты не хочешь меня пускать.
— Эка куда хватил!
