одно и то же. Обед воплощает — воплощал — идею совместной трапезы, а карты — это всегда победа и поражение. Вдобавок, Исузу никогда по-настоящему не увлекалась карточными играми, исключение составляли лишь ее любимые «ладушки». Представьте себе четверых взрослых, склонившихся над кучей карт, каждый поднял правую руку, словно собирается принять присягу… хорошо, «Благодарение» Нормана Рокуэлла[119] не трогаем. С одной стороны, ожидание пресловутого «джека» убивает любую беседу, если даже она когда-либо завязывалась. Если нет беседы, зачем все затевать?
Альтернатива, которую я придумал, — фильмы сомнительного качества. Откровенно слабые или такие, в которых вампиров показывают неправильно. На DVD. Почему? Ну, в общем, потому, что о хороших фильмах хочется разговаривать после, а не во время просмотра, а плохое кино не станет хуже от пары- тройки комментариев. Мой выбор для ночи-встречи-с-родителями — «Дракула» с Белой Лугоши. Мы — Исузу, Роз и я — не раз смеялись над этим фильмом, и я рассчитываю, что это позволит мне увидеть настоящего Роберта Литтла.
Плохое кино — неплохой барометр для души. Будет ли тот, другой, смеяться над теми же тупыми приколами, что и вы? Как отнесется к легкой шутке? Будет ли смеяться, когда вы отпустите шутку-тест на искренность — нарочито не смешную, чтобы смутить жулика и подхалима? Сделает ли он под влиянием этого некое наблюдение — или его глаза непонятно почему наполнятся слезами, соединяя момент некоего «ничто» на экране и «нечто», в какой-то момент имевшее место его жизни? Обнаружатся ли некие тайные глубины — или подлинное отсутствие таковых?
Или, может быть, мистер Другой будет просто сидеть и вежливо смотреть, как в кино, зная, что за ним наблюдают, и наблюдать в ответ, позволяя вам немного посмеяться над теми вещами, которые лишь один из вас находит забавными, и от души хохоча в те моменты, которые большинство единодушно считает смешными?
Например: небольшая пауза между «выпейте» и «вина».
Или: туман над глыбами сухого льда, кувыркающаяся летучая мышь на леске, канделябры в паутине и плащ с капюшоном.
Или: неизбежный эпизод с протыканием сердца колом.
А еще есть кусочки, которые мы добавили сами. Например, вопль «Рэнфилд!», который мы вместе издаем каждый раз, как только Рэнфилд появляется на экране или хотя бы мелькает в кадре.
Я: «Официант, у меня в супе муха». Исузу: «Всего одна? Приношу свои извинения…» Роз: «Пурум- пурум».
В первый раз, когда мы это делаем, Робби вздрагивает, но вскоре начинает схватывать, — точно так же, как постигает смысл нашей привычки вполголоса добавлять «-батор» всякий раз, когда Рэнфилд произносит слово «мастер».
А потом Робби делает нечто такое, чего я от него не ожидал.
— О-о-о, — произносит он, словно бы обращаясь сам к себе, — определенно должны остаться следы…
Наградой ему служит хихиканье Исузу и Роз, но на мой взгляд… На мой взгляд, он сделал одну вещь, которую делать совершенно не стоило: он напомнил мне о шрамах на бедрах моей маленькой девочки. Я пристально смотрю на него, сидящего на другом конце дивана — смотрю, как он сияет, выиграв по очкам при поддержке двух третей аудитории, его пальцы переплетаются с пальцами Исузу, их руки покоятся у нее на коленях. Потом его пальцы быстро сжимаются и разжимаются — и еще раз.
Я выключаю видео, и мы снова смотрим телевизор. И что там? Знакомые глаза на знакомом лице, только лицо чуть-чуть помоложе — и сияет, сияет. Неужели уже пора? А вот те же самые глаза на том же самом лице, только лицо чуть-чуть постарше — неподвижные, сосредоточенные, полностью поглощенные созерцанием своей младшей инкарнации там, на экране, которая явилась к нам «живьем» — разумеется, в кавычках, — из некоего тайного «где-то», где хранится история.
Упс.
Упс… и… что?
Не могу сказать, что это было задумано заранее только потому, что я думал об этом ранее — о том, чтобы одним глазком заглянуть в маленькое сердечко Маленького Бобби Литтла. Только потому, что я представил, как его локти упираются в колени, а подбородок покоится на стиснутых кулаках, и он смотрит на свое младшее зеркало с нескрываемой симпатией. Только потому, что я представил лишенные симпатии взгляды, которые Исузу бросает на него, которые постепенно превращаются в долгий, полный отвращения взгляд — по мере того, как тикают секунды, и моя маленькая девочка все более и более закипает от негодования. Только потому, что я вообразил, как все произойдет, это теряло значение — так что нет причины говорить, что я планировал это.
Просто я человек с хорошим воображением. Человек с хорошим воображением, который любил ту жизнь, которой жил — прежде, чем Маленький Бобби Литтл откусил от нее большой кусок.
— Роберт? — спрашивает Исузу. — Роберт, радость моя, мы можем уехать, если тебе хочется сказать что-нибудь такое…
— А? — откликается Робби, неохотно отрываясь от экрана.
— Мы об этом говорили, — говорит Исузу, хватая пульт и избавляя Робби от объекта его восторга. — Это не самый приятный эпизод.
— Ты права, — отвечает Робби. — Извиняюсь. Это просто…
Пауза.
— Я помню это место. Можно? — спрашивает он, протягивая Исузу ладонь.
Исузу неохотно возвращает ему пульт, все ее тело предостерегает — независимо от того, насколько хороша та вещь, которая ему вспомнилась.
— Спасибо, — Робби снова включает телевизор. — Видите вон ту тень? Видите, как я стараюсь на нее не смотреть?
Мы киваем.
— Там режиссер. В тот раз у него был щенок. На мне свитер со Снупи, [120] так что это был щенок.
— Что за щенок? — спрашивает Роз.
Могу сказать, что Исузу уже знает. В общих чертах — уже некоторое время, но не связывала информацию с реально существующим лицом, которое находилось там, когда все произошло. Что касается меня, то я уже пропустил несколько ходов, и дело идет к тому, что я проиграю этот раунд.
— Вещь, которая побуждает меня быть милым, — говорит Робби.
— Они обещали вам щенка, если вы будете хорошо себя вести, — уточняет Роз.
— Нет, — отвечает Робби, и тогда это происходит: ладошка Исузу обхватывает его плечо.
— Нет, — повторяет Робби и кладет руку поверх руки Исузу. — Они обещали, что щенок умрет, если я не буду хорошо себя вести.
Он делает паузу, смотрит на экран, ждет.
— Вон, — говорит он. — Видите, трепыхается? Это потому, что я недостаточно стараюсь.
Слово «опять», когда оно произносится, выходит немного придушенным. В подобных обстоятельствах, думаю, это более чем уместно.
До армии я встречался с одной дурочкой по имени Дороти. Дотти-Точка, другие парни назвали ее Дороти Ля Мур-Мяу. Она носила на зубах скобки, что, очевидно, было преступлением, которому она была обязана своей репутацией девушки, которую не стоит приглашать на свидания. Это — и смех, в котором не было и малой толики привлекательности. Что касается меня, то я еще не получил повестки и поэтому никто не заставлял меня носить форму — любезность со стороны армии США. Настоящий пончик.[121] Крепыш. Что правда, то правда: я был слишком низкорослым для своего аппетита. Учитывая мою ненасытность, я должен был пробивать головой облака.
Учитывая мою ненасытность, Дотти-Точка не была девушкой, которую не стоит приглашать на свидания.
Таким образом, мы это сделали. И делали. Наши свидания были тайными, происходили в полумраке и всегда в промежутке между чем-то и чем-то. Перед церковью, после церкви, мы прижимаемся к скрытой тенью коре дерева, к скрытому тенью кирпичу, мой язык работает как заведенный, Дороти сопит, у нее
