оплавляли камору и некоторые детали затвора. Чтобы наладить работу затвора, нужно было разобрать его и зачистить эти детали. В общем, первая стрельба привела нас, заводских работников, в уныние. Последующие стрельбы не отличались от первой. Создавалось впечатление, что примененный нами полуавтоматический затвор копирного типа, наш «топорик», непригоден и, следовательно, пушка небоеспособна.
Но почему же на полигонных испытаниях, которых было очень много, и на войсковых затвор копирного типа работал безотказно? Решили изучить стреляные гильзы и патроны. Выяснилось, что это французские патроны; они были доставлены в Россию еще в 1915 году и лежали на складах в течение 22 лет. Срок большой, но в артиллерии длительность хранения боеприпасов была установлена в 25 лет, и даже после этого срока они должны служить безотказно. Значит, латунь, из которой сделаны гильзы, плохая, она утратила свои пластические свойства, потому-то гильзы и разрываются при выстреле.
Я доложил Воронову: патроны некондиционные, они не позволяют объективно судить о работе полуавтоматического затвора. Надо заменить французские патроны нормальными, кондиционными.
— Но в армии французских патронов столько, что на учебных стрельбах их не израсходовать, — ответил Воронов. — Что же, прикажете их выбросить? Нет, пушки нужно испытывать этими патронами.
— Было бы правильнее их забраковать, а гильзы пустить в переплавку, заметил я. — Во время войны мы такими патронами поставим наших артиллеристов в очень тяжелое положение.
— Вашу просьбу удовлетворить не могу. Если вы не уверены в своих пушках, могу прекратить испытания.
В итоге все испытания стрельбой прошли французскими патронами. Каморы стволов и некоторые детали затворов сильно изуродовали газы, прорывавшиеся при разрывах гильз.
Дефекты материальной части пушек, вызванные гильзой, комиссия записала в своем отчете, но не отметила некондиционность гильз. Мне это показалось более чем странным, но повлиять на комиссию я не смог, мои доводы не убедили ее. Она видела только поврежденные детали. Видела следствие и не желала видеть причину.
И снова мы, работники КБ, в который уж раз, сказали сами себе: эмоции эмоциями, а дело делом. Извлечем пользу и из этого случая. Что, если в боевой обстановке по какой-то причине в каморе разорвется гильза не обязательно французского происхождения, такое чрезвычайное происшествие может случиться и со своей, отечественной. Как тогда наши артиллеристы будут выколачивать эту проклятую гильзу? Где будут искать деревцо, чтобы сделать разрядник, если на них в это время движется танк? Пушка выйдет из строя, а орудийный расчет погибнет, полоса обороны будет прорвана.
И мы создали иной затвор, обеспечивавший извлечение любой гильзы. Новую дивизионную пушку, о которой речь пойдет дальше, мы сконструировали именно с таким затвором.
2
Во время повторных войсковых испытаний Воронов приказал проверить силами орудийных расчетов, без помощи конструкторов и рабочих и без подъемных средств, взаимозаменяемость стволов на двух пушках. Конструкторам, рабочим и мне тоже было велено находиться в блиндаже. Орудийные расчеты приступили к замене стволов. С большим трудом сняли ствол с одной пушки (он весил с затвором около 425 килограммов) и положили его на землю, сняли второй и установили на свободный лафет. Затем наложили на другой лафет ствол, лежавший на земле. Старший командир на батарее доложил, что батарея готова к бою.
Последовала команда «открыть огонь». Прогремел выстрел левого орудия, полуавтоматический затвор сработал — выбросил гильзу. Прогремели выстрелы второго и третьего орудий — полуавтоматы сработали. Это можно было определить, даже находясь в блиндаже, по характерному двойному металлическому стуку. Если слышен двойной стук, значит, все в порядке. И вот раздается четвертый выстрел, а характерного стука нет. Полуавтомат не сработал как раз на том орудии, на котором поменяли ствол. Сердце так и защемило. Почему? Опять разорвало гильзу? Воронов и члены комиссии вышли из укрытий и направились к орудиям, а мы остались в блиндаже — такой был установлен порядок. И вдруг слышу голос Н.Н.Воронова:
— Конструкторов и рабочих к орудиям не допускать. Что-то случилось с одним орудием…
Выглянув из укрытия, я увидел, что на лафете, на котором сменили ствол, этого ствола нет. Куда он мог деться? Разглядел: лежит между станинами.
Самые разные предположения возникали у меня и моих товарищей, которым я сообщил об увиденном. Хотелось бежать к этому орудию, но приказание было ясное: не приближаться, пока не последует разрешение. Невыносимо долгими и томительными показались нам минуты нашего «заточения». Наконец инспектор артиллерии разрешил подойти к орудию конструкторам и рабочим. Все бросились из блиндажа бегом.
Ствол с закрытым затвором лежал между станинами, зарывшись в песок. Подошли к лафету, осмотрели его — никакой аварии нет. Просто при замене ствола орудийный расчет забыл повернуть головки штоков тормоза и накатника, то есть не скрепил ствол с лафетом. После выстрела, под действием энергии пороховых газов, ствол сошел с полозков люльки и свалился. Так я и доложил инспектору артиллерии и членам комиссии. Когда все удостоверились в этом, последовала команда продолжать стрельбу.
Но этот случай показал вторую нашу недоработку. Если в полигонных условиях забыли скрепить ствол с лафетом — правда, в присутствии большого начальства, как правило, совершается больше ошибок, — то в боевых условиях тем более возможны такие случаи. При проектировании пушек мы всегда стремились к тому, чтобы на огневой позиции орудийному расчету не нужно было думать: все ли я сделал? Мы создавали конструкции, рассчитанные на почти автоматические действия артиллеристов. И теперь решили внести в Ф-22 поправку, которая исключала бы в будущем повторение случившегося. У конструкторов, которым было дано это задание, возникла идея поставить выстрел в зависимость от закрепления ствола на лафете. Вскоре был создан механизм взаимной замкнутости, если ствол не закреплен на лафете, выстрел невозможен. Впоследствии этот механизм был установлен на всех пушках Ф-22.
Во время этих же испытаний у меня с инспектором артиллерии произошел знаменательный разговор Николай Николаевич обратился ко мне с таким вопросом:
— Не находите ли вы, что ваша пушка очень длинна и тяжела?
Такого я не ожидал. Вспомнилось замечание Роговского, когда Ф-22 принимали на вооружение, — о «восьми конях весом по сорок пудов каждый». Николай Николаевич ставил тот же вопрос, но в еще более открытой форме.
Ответил я не сразу. Мне было не известно, знает комкор всю историю нашей дивизионной пушки или нет? Поэтому я сказал:
— Хотелось бы услышать ваше мнение, товарищ комкор, поскольку пушка уже находится в войсках.
— Почему же вам трудно ответить? — спросил Воронов. Пришлось рассказать ему все, читателю уже известное: о том, как в 1935 году наше КБ выступило с проектом 76-миллиметровой дивизионной пушки и к чему это привело в итоге.
— Хотелось бы знать ваши взгляды и мотивировки, товарищ комкор, относительно применения дульного тормоза, допустимой длины, веса и мощности дивизионной пушки, — добавил я.
Подумав, Воронов ответил:
— Нас вполне удовлетворила бы мощность такая, как у модернизированной 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 годов. Дульный тормоз совершенно недопустим, угол возвышения в семьдесят пять градусов желательно сохранить. Общая длина пушки должна быть меньше, а то в лесу с ней не развернуться. Вот такую бы нам пушку, и мы были бы довольны.
Это высказывание подтвердило мое предположение: наши взгляды расходятся. Я еще раз попытался убедить его:
