Я попросил Бориса Ивановича с глазу на глаз переговорить с директором, посоветовать ему не принимать впредь скоропалительных решений.
В то время нашему КБ часто приходилось вести борьбу на два фронта. Я уже говорил, что судьбу деталей с дефектами окончательно решал военный представитель АУ. Пока на заводе были Василий Федорович Елисеев и Иван Михайлович Буров, дело шло нормально, все решалось быстро и объективно, по-инженерному, потому что оба хорошо знали конструкцию пушки и производство. Им не надо было объяснять, что кустарная технология не гарантирует высокого качества продукции и потому детали будут получаться с большими отступлениями от чертежей. Важно существо дела: отразятся или не отразятся эти отступления на действии пушки. Они отлично понимали все и подходили к делу по-государственному. Не было случая, чтобы завод обжаловал в Артиллерийское управление решение военпреда относительно дефектной детали.
Но в феврале 1937 года наш коллектив с великим сожалением вынужден был расстаться с Василием Федоровичем Елисеевым, который получил назначение на должность директора большого завода. Особенно тягостно было расставаться с ним нам, конструкторам, лучше других знавшим цену этому отличному артиллерийскому инженеру, испытателю, консультанту, опытному производственнику. Почти одновременно отозвали от нас и Ивана Михайловича Бурова, также всеми уважаемого. Вместо этих, по-настоящему творческих людей АУ назначило других, в том числе районным инженером Василия Всеволодовича Липина.
С его приходом положение резко изменилось. Липин занял совсем иную позицию: он требовал, чтобы все детали были изготовлены в точном соответствии с требованиями чертежей и технических условий. Формально, казалось бы, правильно, а по существу он поставил завод в очень тяжелое положение.
Тенденция Липина определилась буквально с первого предъявления ему цехом № 1 труб ствола с различными отклонениями от технических условий. Как это было принято на заводе, цех направил районному инженеру предъявительский документ с паспортом и положительным заключением КБ. Ознакомившись с письменным материалом, даже не взглянув на детали, Липин написал: «Брак!»
Такой метод контроля всех ошеломил. Цех уведомил о случившемся меня. В тот же день я встретился с Липиным, сказал ему, что КБ не может с ним согласиться, и попросил пересмотреть свое решение. Районный инженер ответил категорически: нет! Заявил, что и впредь будет действовать точно так же. Мне показалась очень странной его позиция. Наш разговор носил не инженерный характер. Я попытался с расчетами в руках убедить военпреда, что детали пригодны для службы небольшие отступления от чертежа не скажутся на боевых качествах пушек. К тому же и государству не выгодно, чтобы браковали такие детали. Но Липина не беспокоило ни то, ни другое. Он не счел нужным прислушаться к мнению КБ, которое свою пушку знает, конечно, лучше, чем военпред. Наша беседа закончилась нравоучением:
— Я бракую дефектные трубы ствола потому, что хочу воспитывать людей, заявил районный инженер, — и прошу КБ поддержать меня в этом. Наши совместные действия помогут заводу выпускать продукцию высокого качества, — важно закончил он.
Выслушав его, я заметил, что, на мой взгляд, он забывает о своих инженерных обязанностях, беря на себя взамен их воспитательные функции. Такой метод работы для завода и государства едва ли приемлем: и очень дорого и к тому же неоправданно; посоветовал ему пересмотреть свои взгляды и действия. Но все мои старания успеха не имели, трубы ствола он забраковал.
Так новый районный инженер вошел в жизнь молодого коллектива завода. Так же он продолжал поступать и дальше. Надеясь, что Липин изменит свои методы, я много раз беседовал с ним, убеждал, что его действия неправильны и что ему нужно быть прежде всего инженером, что объективные инженерные решения явятся лучшим методом воспитания коллектива завода. Пунктуальность, точность нужны, но обязательно в сочетании с инженерной объективностью и принципиальностью. Увы, он так и остался на прежних позициях: все браковал и браковал. В цехах накапливались забракованные детали.
Что же оставалось заводу: жаловаться или выбрасывать забракованное в шихту? Он делал и то и другое. Мелочь шла в шихту, а трудоемкие, дорогостоящие трубы ствола, кожухи, казенники, верхние станки, лобовые коробки, боевые оси смазывали и убирали; в цехах появились склады забракованных деталей.
Время от времени завод обращался к Артиллерийскому управлению с просьбой пересмотреть решения Липина. АУ давало указание, и большая часть забракованного допускалась на сборку. После такой разгрузки цеховые склады пустели, но потом вновь пополнялись: районный инженер не унимался, на него не влияли ни аналитические расчеты, ни логика.
Наблюдая за ним, я не раз задавал себе вопрос: «Что же это такое? Действительно воспитание заводского коллектива, как он говорит, или нечто другое?» Мне трудно было найти ответ, а хотелось. Ведь Василий Всеволодович технически грамотный человек, почему же он решает вопросы не по-инженерному? Это было загадкой.
Я хорошо знал его по академии, где мы вместе учились, но знал совершенно иным человеком. Тогда он был смелым, вдумчивым и не терпящим формальностей. Или, может быть, таким он только казался? На заводе его будто бы подменили. Он боялся по-инженерному анализировать и, боже упаси, принимать решения, которые не укладывались в рамки инструкции и технических условий. Все, что он мог и даже обязан был решать лично, всегда решалось в Москве.
В то время — это были 1937–1938 годы — обстановка в стране была сложная. Если ее не учитывать, можно было подумать, что Липин действует, желая заводу добра. А если учесть обстановку, то его метод иначе, как перестраховкой или самосохранением, не назовешь. Бракуя детали, имевшие отступления от чертежей, он формально был прав; придраться к нему, предъявить какое-либо обвинение было нельзя. Допустишь дефектные детали на сборку — можешь ненароком пострадать за чужие грехи. Так лучше забраковать и быть «чистым», это законно. Так он и поступал. Липин был «чист», а государство от его «чистоты» страдало.
Конечно, браковка дефектных деталей не могла проходить бесследно. Она в какой-то степени подстегивала завод и могла служить оправданием действий районного инженера, который «не занимается попустительством», но последнее являлось для него не более чем ширмой. Не раз я мысленно сравнивал Липина с Елисеевым и Буровым. Земля и небо. Те двое были живыми и активными участниками создания новых конструкций пушек. Они были желанными всюду: и в КБ и в цехах. А Липин не только не знал, над чем работает КБ, но, как правило, никогда не присутствовал на заводских испытаниях опытных образцов пушек. Он был к этому равнодушен. Вскоре Липина отозвали в АУ.
5
В конце 1937 года КБ получило сообщение Артиллерийского управления о том, что модернизированные пушки Ф-22 полуторной и второй очереди выдержали испытания. Мы провели необходимую доработку конструкций и энергично готовили их к передаче для валового производства, даже не замечая того, как летят дни.
Детали полуторной очереди, а затем и второй проникли во все цехи, перешли на сборку и совершенно вытеснили собой детали немодернизированной пушки. Положение дел в механических цехах улучшалось. Меньше стало стружки. Были ликвидированы некоторые сборочные участки, но решающей фигурой по-прежнему оставался Семен Васильевич Волгин и другие старые мастера — большие специалисты кустарного производства. Правда, теперь не только они бегали от станка к станку, но и те технологи, которых по приказу Мирзаханова перевели в цехи. Их обязанностью была расшивка «узких мест». Не оставались в покое и конструкторы, так как детали с отступлениями от чертежа не были исключением.
Однако жизнь в цехах значительно облегчилась; в беспросветной до той поры заводской перспективе изредка стали появляться проблески, вселявшие надежду на выполнение плана. Народ ожил, воспрянул духом, трудовой энтузиазм поднялся. Шла жестокая борьба за выполнение программы.
Огорчительно было то, что после внедрения модернизированной пушки, когда положение на заводе
