чтобы особое внимание обратили на обучение расчета заряжанию нашей УСВ и чтобы все важные решения принимались только на совещании бригады.
На следующий день поступило второе сообщение. Розанов писал, что прибыл инспектор артиллерии Воронов, который будет присутствовать до конца испытаний. Второе известие было неприятным: наших конструкторов и слесарей к пушкам УСВ не подпускают ни на позиции, ни в парке.
Сообщения Розанова поступали ежедневно, тон их был спокоен, все шло пока хорошо. Однажды он известил, что на следующий день намечена стрельба, а днем позже от него пришло сообщение: орудийная прислуга не справляется с заряжанием наших УСВ, патроны, досылаемые броском, отскакивают и т. д. Розанов настоятельно просил разрешения снять отжимы с затворов пушек, мотивируя тем, что иначе орудия забракуют из-за сложности обслуживания.
В трудное положение мы попали. Разрешить снять отжимы я не мог — это значило наверняка проиграть в главном: гильзы будет заклинивать в каморе. Но и не разрешить не мог: вдруг действительно пушку из-за этого снимут с испытаний?
Время идет, нужно отвечать, а что? Наконец решил: отжимы не снимать. Так и сообщил Розанову. Прибавил: категорически рекомендую провести обучение заряжающих, на помощь командирую конструкторов Семина и Белова.
Отправляя Семина на войсковые испытания, я дал ему указание информировать меня обо всем происходящем независимо от Розанова. Иван Кузьмич Семин и Яков Афанасьевич Белов (с ним читатель уже знаком) были вдумчивыми и грамотными инженерами. Я был уверен, что они сумеют выбрать правильное решение в любой сложной обстановке и настоять на нем.
Между тем от Розанова поступило еще одно сообщение в том же духе: красноармейцы не могут освоить заряжание УСВ, нужно снять отжимы немедленно. В приписке он информировал, что предстоят испытания возкой на длительном марше с решением тактической задачи. И вновь я запретил снимать отжимы, вновь потребовал обучить прислугу.
Шли дни. Приходили сообщения от Розанова и Семина. Частенько они расходились, но в таких случаях я уже доверял информации Семина. Однажды Розанов пишет: предстоят большие испытания возкой, а на другое утро артподготовка в объеме 600 выстрелов за четыре часа из каждого орудия. Это завершающий и определяющий этап испытаний. И вновь Розанов настаивает на том, чтобы снять отжимы, иначе пушки испытания по режиму огня не выдержат и будут забракованы.
От Семина по этому поводу — ни слова. Что делать? Запрашивать поздно. Категорическое требование Розанова меня сильно озадачило. Снимать отжимы я по-прежнему считал совершенно недопустимым, поэтому сообщил: отжимы снимать не разрешаю, требую обсудить этот вопрос на совещании бригады. Если большинство выскажется за снятие отжимов, можно снять только с двух пушек и ни в коем случае не больше. Но лучше и с двух не снимать, в этом наше спасение. Решение бригады телеграфируйте.
Отправил распоряжение, жду ответ, а нервы напряжены до крайности. Утром следующего дня получаю сразу два сообщения. Розанов пишет: бригада решила не снимать отжимов ни с одной пушки. Семин сообщает. Розанов требовал снять отжимы со всех четырех пушек, но бригада воспротивилась этому самым решительным образом.
Решение бригады меня успокоило. Снова потянулись часы. И вдруг к вечеру еще одно сообщение от Розанова: во время возки одну нашу пушку на ходу перевернуло, и в таком положении ее проволокли несколько метров, повреждения очень большие. Пушка вышла из строя, председатель комиссии требует срочно ее заменить. Мигунов попросил у председателя комиссии разрешения отремонтировать пушку силами бригады слесарей, обещал закончить ремонт к утру. Председатель выразил сомнение, но разрешил и приказал воинской части оказать Мигунову помощь. Розанов добавлял: Мигунов не успеет произвести ремонт, что делать?
Я ответил: верю Мигунову, от души желаю успеха. Утром жду «молнию».
Это послание отправил «молнией». Домой решил не идти, остался на заводе до утра. На людях, думаю, ожидание будет легче, в работе и в разговорах быстрее время пройдет. Со мной остались К.К.Ренне и Д.И.Шеффер. Но не до работы и не до разговоров нам было. Кто бы о чем ни пытался заговорить, тут же умолкал, потому что мысли у всех были заняты только одним. Наступила полночь. Ожидание по-прежнему было невыносимо утомительным. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, я предложил Константину Константиновичу и Дмитрию Ивановичу пройти по цехам. Молча поднялись, молча пошли. Кое-как дотянули до рассвета. Ночная смена уже собралась уходить, когда мы вернулись в КБ. Через час начался новый рабочий день. Конструкторы ничего не знали о происшествии с пушкой. Мы решили, что не нужно их волновать. Мы тоже, как обычно, приступили к работе. Боюсь, что производительность труда в это утро была у нас не слишком высокой.
Десять утра. Наконец-то «молния». Всего два слова: «Мигунов сделал».
Мигунов сделал!
Тут же я поспешил показать телеграмму Ренне и Шефферу. Радости нашей не было конца. Наше поведение было настолько необычным, что конструкторы попросили поделиться и с ними причинами ликования. Я рассказал о происшествии и прочитал телеграмму, а затем отправил на полигон «молнию», в которой поблагодарил Мигунова и его товарищей от имени всего коллектива КБ.
Остается последний экзамен — артподготовка. Она уже идет. Как? Успешно? Или опять что-нибудь непредвиденное, вроде ЧП с перевернутой пушкой? С нетерпением ждал я телеграммы от Розанова или Семина. И не только я. После конца рабочего дня не разошлись по домам многие сотрудники КБ — тоже ждали. Только поздно вечером пришла «молния». В ней было всего три слова: «УСВ выдержала рекомендуют».
Это был настоящий праздник. Кричали «ура», поздравляли друг друга, целовались. Я доложил директору завода о результатах войсковых испытаний. Он поздравил коллектив конструкторов и поинтересовался, как у нас с подготовкой рабочих чертежей.
— Все готово, — ответил я.
— Как, по-вашему, стоит ждать решения правительства и приказа наркома о запуске УСВ в производство или уже сейчас начинать работу?
— Нужно торопиться, — сказал я директору. — Теперь уже решение правительства и приказ наркома — вопрос времени. А нам и несколько дней потерять нельзя…
3
Весть о том, что наша пушка УСВ успешно выдержала войсковые испытания и превзошла по своим качествам пушку кировцев, мгновенно разнеслась по всему заводу. Заводскую бригаду, особенно слесарей во главе с Мигуновым, встречали как победителей. На импровизированном митинге в опытном цехе я от имени всего коллектива еще раз сердечно поблагодарил Мигунова, Саратовцева и Лаврова, умение и самоотверженность которых, проявленные при ремонте пушки, во многом предопределили исход испытаний.
А случилось вот что. Закончив дневную программу испытаний возкой, батарея возвращалась в парк. Ехали по Псковскому тракту, пушки буксировались гусеничными тягачами «Комсомолец». Водитель тягача не заметил препятствия, одна из наших пушек наехала колесом на огромный валун и перевернулась повалилась на бок. В таком положении ее и проволокли по каменистой дороге несколько метров. Повреждения были очень серьезные. Понятно, почему председатель комиссии поначалу не давал разрешения на ремонт пушки, считая это напрасной тратой времени: такой ремонт возможно осуществить лишь в заводских условиях, и то за несколько дней, а не за одну ночь. К утру, однако, пушка была готова. Сказалось мастерство наших людей, сыграла свою роль и взаимозаменяемость многих деталей УСВ и Ф-22. Так, прицел Мигунов одолжил в артиллерийской части, его сняли с Ф-22 и поставили на УСВ.
В тот же день, сразу после митинга в опытном цехе, на расширенном техническом совещании КБ во всех подробностях был проанализирован ход войсковых испытаний. Докладывал Белов.
На войсковой полигон подали две батареи — батарею УСВ и батарею кировских пушек. Первый этап
