напряжении. Поэтому удобство обслуживания — фактор чрезвычайно важный. Конструкция должна быть такова, чтобы приготовления к стрельбе и первые выстрелы не измотали людей, чтобы расчет мог сохранить высокую работоспособность на всем протяжении артподготовки, которая длится иногда по нескольку часов. Проверку конструкции орудия с этой точки зрения и производит врач-физиолог. Помощью опытного врача Льва Николаевича Александрова наше КБ пользуется уже много лет. Однажды, например, был случай, когда он забраковал нашу новую пушку и мы ее переделали. Это заставило нас привлекать врача к работе над пушкой как можно раньше — в начальных стадиях проектирования. Изготавливается специальный макет орудия, врач проводит на нем свои исследования и дает предварительные заключения и предложения, которые учитываются конструкторами. Так велась работа и над УСВ. Выносливость орудийного расчета специально проверялась при заводских испытаниях опытного образца, при этом нагрузку стрельбой увеличили сравнительно с требованиями ГАУ. Помощь врача-физиолога Александрова во многом способствовала тому, что наше орудие успешно выдержало напряженные испытания и скорострельность пушки не снижалась даже при длительной артподготовке.
Рассказывая о наиболее характерных особенностях работы над УСВ, я следил за реакцией аудитории. Слушали внимательно.
Когда я закончил, Кулик попросил у Молотова разрешения высказаться по поводу моего сообщения. Главным в его выступлении было то, что в пушке УСВ, по его убеждению, использовано всего 30, а не 50 процентов деталей от пушки Ф-22.
— Правительство следует информировать точно, — заключил Кулик.
Получив разрешение Молотова дать справку, я показал всем папку с документами и сказал:
— Могу назвать буквально все детали, которые использованы в новой пушке. Их ровно 50 процентов — ни больше ни меньше. Мне не известно, откуда маршал Кулик взял цифру 30 процентов. Эту цифру я категорически опровергаю.
К моему удивлению, Кулика поддержали еще несколько человек из ГАУ. Они настаивали на цифре 30 процентов. Я возражал.
Долго шла никчемная перепалка между мной и военными. Ее прекратил Сталин. Он сказал:
— Дело не в том, 30 или 50 процентов деталей использовал Грабин в новой пушке, а в том, что он на базе существующего образца создал новое, более совершенное орудие.
На этом заседание СТО закончилось.
2
С десятками и даже, пожалуй, с сотнями людей пришлось мне довольно близко познакомиться за годы работы руководителем КБ. Люди эти были самые разные — и по знаниям, и по должности, по-разному складывались мои отношения с ними. Решающими для меня были интересы дела, разумеется, так, как их понимало наше КБ. И потому я порой не мог относиться к человеку дружелюбно и доброжелательно, если считал взгляды этого человека ошибочными, не соответствующими современным требованиям к артиллерийским системам и перспективам развития нашей отечественной артиллерии. В вышестоящих учреждениях я отстаивал не просто личное мнение, а позицию большого квалифицированного конструкторского коллектива, и нашими оппонентами, как мог заметить читатель, чаще всего выступали заказчики пушек, в их числе заместитель наркома обороны, начальник Главного артиллерийского управления Наркомата обороны маршал Кулик и инспектор артиллерии Красной Армии комкор Воронов.
И с Григорием Ивановичем Куликом, и с Николаем Николаевичем Вороновым наши отношения складывались неоднозначно и отнюдь не безоблачно. Вероятно, это естественно, если люди занимаются одним, в сущности, делом, а придерживаются разных взглядов.
Несмотря на то, что Николай Николаевич Воронов возглавлял в предвоенные годы всю артиллерию РККА, а я был главным конструктором одного из многих КБ на рядовом оборонном заводе, обстоятельства иногда сталкивали нас, и не только по пушкам, создаваемым нашим КБ.
Как-то меня включили в правительственную комиссию по приему пушек, которые были закуплены у чехов. В составе этой комиссии был и Воронов. Однажды утром чуть ли не в первый день работы комиссии мы встретились с ним за завтраком. Он поинтересовался моим мнением о пушках.
— Мне трудно сейчас дать им оценку, — ответил я. — Прежде мне нужно ознакомиться с чертежами, но их почему-то не показывают.
— Зачем вам чертежи, когда имеется пушка в натуре? — удивился Николай Николаевич.
Мне пришлось объяснить ему, что «пушка в натуре» — это, как говорится, картинка, а мне нужно знать, что делается внутри. Для этого необходимо видеть чертежи.
— Хорошо, — согласился Воронов. — Завтра вы получите чертежи. Сколько времени на ознакомление вам потребуется?
— Постараюсь уложиться в один день, — ответил я. На другой день мне выделили комнату, принесли туда чертежи, и я приступил к ознакомлению с конструкцией. Просидел весь день и вечер. Мнение, сложившееся у меня, было не в пользу пушки. Когда мы с Вороновым встретились вновь, с ним был комиссар ГАУ Савченко. Как я понял, Воронов специально пригласил его, чтобы и он выслушал мои соображения о пушке.
— Ну, можете вы теперь дать оценку пушке? — спросил Воронов.
— Какую оценку вы хотели бы услышать — подробно по агрегатам или общую?
— Лучше коротко, — ответил Воронов.
Скрывать свое мнение о пушке у меня не было ни причин, ни желания, потому свою мысль я сформулировал довольно резко.
— Если бы столь сложную пушку спроектировали у нас, — сказал я, — то конструктору этой пушки наверняка не поздоровилось бы.
Судя по всему, Воронов не ожидал такой оценки. Он посмотрел на Савченко, который стал белым как полотно.
Позже я узнал, что Савченко вместе с комиссией ездил к чехам для приемки этих пушек и именно он нес ответственность за то, что была закуплена партия таких, а не каких-либо иных орудий. Этим и было вызвано замешательство в разговоре.
Как уже упоминалось, до назначения на пост инспектора артиллерии Красной Армии Воронов находился в Испании, под именем француза Вольтера помогал республиканским артиллеристам. В своих воспоминаниях[5] он отмечает, что назначение начальником артиллерии РККА, последовавшее тотчас по возвращении из Испании, было для него неожиданным, вызвало сомнения и тревогу:
«Хватит ли у меня данных, чтобы руководить всей советской артиллерией?.. Я еще не знал ни объема своей новой работы, ни обстановки в наркомате. Все казалось загадочным и сложным. Как вести новые дела, за что прежде всего взяться? Об этом думалось непрерывно».
В 1940 году, вскоре после окончания войны с белофиннами, когда должность начальника артиллерии Красной Армии была упразднена, Воронов исполнял обязанности первого заместителя начальника ГАУ Кулика, а весной 1941 года был назначен начальником Главного управления противовоздушной обороны страны. Позже, во время Великой Отечественной войны, Николай Николаевич вновь стал начальником артиллерии Красной Армии, одновременно руководил ПВО, выезжал представителем Ставки Верховного главнокомандования на многие фронты. Однако в те годы, о которых сейчас идет речь, в требованиях инспектора артиллерии РККА Воронова к новым орудиям слишком уж вседовлеюще, на мой взгляд, сказывался подход боевого командира-практика. Многочисленные боевые эпизоды, о которых он рассказывает в своей книге «На службе военной», позволяют легко отыскать истоки его требований. И даже в свое время удивившее меня замечание Воронова о том, что «пушка должна быть короткой, иначе с ней в лесу не развернешься», находит объяснение в личном боевом опыте инспектора артиллерии.
«Вдруг впереди ночную тишину нарушили пулеметные очереди и взрывы ручных гранат, — описывает Николай Николаевич один из случаев во время войны с белополяками. — Движение сразу
