— У тебя ума — как у твоей трубы, — рассердился Румцайс. — В тридесятом лесу живут медведи- космачи да ломаки. Что теперь делать?
Сойка так и села на ветку, а что делать — не знала.
Циписек прохаживался между деревьев и откидывал в сторонку опавшие жёлуди, чтоб не споткнуться, когда увидит медведя.
Дубы зашатались, с них посыпался зелёный лист.
Медведь — всё ближе, слышно, как он отдувается. У Циписека этим ветром чуть шляпу не сдуло.
Сойка воскликнула:
— Ой, что я, глупая, натворила!
И улетела.
— Не знаю, не знаю, Циписек, не по себе ты выбрал ношу, — покачал Румцайс головой.
А Циписек залез в кусты и притаился.
На порубку вывалился медведь. Насупленный и сердитый, куда ни ступит — корешки жалобно похрустывают, всё он топчет.
Циписек молчит, ещё глубже в кусты забился. Медведь идёт, раскачивается, озирается по порубке и, не видя никого, начинает реветь:
— Где ты там? Вот я стою, вали меня!
А Циписек из кустов тоненьким голоском:
— Вот как выбегу, задам тебе!
Медведь потёр лапой ухо.
— Что-то я плохо слышу, кто там? — ревёт он так, что на небе облачка разбегаются. — Ну, покажись, схватимся!
Обнял дуб и выдернул из земли, будто морковку.
— Ты нам тут не сори, чего щепки раскидываешь! — кричит ему из кустов Циписек. — Как выскочу, кости переломаю!
Медведь расправил плечи.
— Выходи!
Циписек выбежал из кустов. Увидел медведь, какой он маленький, и захохотал. Смеётся-заливается — лес дрожит. Хохочет, а из глаз у него от смеха слёзы в два ручья текут. А он всё смеётся и смеётся, и до того от смеха обессилел, что стал слабее белки.
Циписек подступил к нему поближе, ткнул в него пальцем и опрокинул медведя на траву.
Три дня он там пролежал, на четвёртый встал и говорит:
— Твоя взяла.
И ушёл к себе назад в тридесятый лес.
Так вот Циписек и перехитрил лису, обогнал оленя и повалил медведя. Румцайс сам отодвинул буковую щеколду, на которую запирался выход из пещеры, и сказал:
— Да, сынок, в тебе довольно уже разбойничьей хитрости и смётки. Можешь один идти в Ичин и дальше по белу свету. Но что бы ты ни делал — пусть плохим людям это будет на зло, а добрым на радость.
Как Румцайс подбил зимородка
Собрался Румцайс зарядить свой пистолет и увидел: у него в рожке пороха всего щепотка осталась. Вытряхнул он последние крошки на заряд, а Циписеку наказал:
— Сходи в Ичин к оружейнику Геллеру за порохом. Пускай насыплет тебе самого лучшего, трижды просеянного.
Маня дала Циписеку кожаный мешочек, и он отправился в город. Идёт Циписек лесом, рвёт малину в шляпу. В лавке Геллер насыпал ему в мешочек пороху, а Циписек его жене — в миску ягод, так они и рассчитались.
Циписек торопился домой, потому что в тот день Маня готовила на обед разбойничью похлёбку, которую он очень любил. Вдруг смотрит: сидит птица, какой он ещё не видел, синие перья переливаются на ной, словно ледяные.
Окликнул он птицу:
— Ты кто?
А птица с ветки на ветку, всё дальше от Циписека, всё ближе к Праховским скалам. Циписек бежит следом и сразу не заметил даже, как подуло ветром и в скалах засвистело.
Смотрит он: стоит перед ним странная женщина. Не молодая, не старая, голова покрыта холщовым платком, сама в мучной куль одета. Держит она птицу на ладони и резким голосом, словно ветер в осоке свищет, говорит:
— Я Мелюзина, а это моя птичка, зимородок. Она показывает мне, откуда надо задувать то ли справа, то ли слева.
— А откуда вы здесь взялись?
— Где живу — не скажу, — просвистела Мелюзина. — Но тебя туда отведу.
— А я не пойду, — отказался Циписек и замахал мешочком с порохом.
Мелюзина дунула, словно в спину толкнула сильной рукой, и погнало Циписека ветром меж скал, где на камнях ни ямки, ни выступа. Пробовал он удержаться за ветки, да Мелюзина обламывала их у него под руками. Хотел он дорогу примечать, да Мелюзина подула, и глаза у него заслезились. Он кричал, звал, да Мелюзина крик ого в сторону относила. Наконец он сказал:
— Ладно, я пойду, куда ты хочешь.
Мелюзина спрятала зимородка в кошель и пошла впереди Циписека. А Циписек распорол потихонечку шов на кожаном мешочке с порохом, и через дырку порох стал сыпаться на тропку. Пороху хватило до самых скал. Когда упала последняя крупинка, Мелюзина и говорит:
— Сядешь и будешь сидеть тут в моей пещере. Я буду тебя сторожить, а там поглядим.
Циписек подстелил мешочек от пороха и сел на него. Мелюзина уселась рядом с пещерой. Да и то сказать — не столько она сидит, сколько вертится, как на флюгере, а зимородка держит на ладони, чтоб он предупредил, когда ей дуть на Циписека.
А дома Маня с Румцайсом ждали Циписека к обеду. Наконец Маня говорит:
— Неспроста Циписека нет по сю пору из Ичина.
— Пойду погляжу, где он, — сказал Румцайс и проверил, хорошо ли заряжен его пистолет крепким жёлудем.
Прошёл Румцайс по всем ржаголецким тропкам, поглядел на Ичинском тракте — нигде Циписека не видно.
Вдруг что-то хрустнуло у него под каблуком. Наклонился он видит: что-то насыпано. Понюхал и говорит:
— Да это же трижды просеянный порох от Геллера!
Ударил он ногтем о ноготь, высек искру на пороховую дорожку, порох вспыхнул. Огонек побежал по ней сперва проезжей дорогой, потом узкой тропкой через соснячок, и Румцайс поспешил следом за ним.
Огненная дорожка привела его в скалы, где в маленькой пещере на кожаном мешочке сидел Циписек. Перед пещерой восседала Мелюзина.
— Нехорошо ты поступила, увела моего сыночка Циписека, — упрекнул её Румцайс.
— Если одно я сделала нехорошо, другое сделаю лучше, — сказала Мелюзина резким голосом и, не спеша поднявшись, дунула под крылья зимородку.
Птица вспорхнула с ладони и стала носиться между скалами. Мелюзина хотела отвести глаза Румцайсу от Циписека. Глядит Румцайс на зимородка, тот мелькает, из тени в тень перелетает.
Тут Циписек крикнул:
