отойти, подбежала, кинулась на шею: «Не могу без тебя, люблю!» — «Тогда зачем же ты на двух стульях сидишь?» Заработал пощечину: «Пошляк!» Надоело мне все это, до чертиков надоело!..
Я неожиданно икнула, да так громко, что сама испугалась: надо же в такой момент!
Ромка вскочил, распахнул пиджак.
— Иди сюда, а то весь дом по тревоге поднимешь!
Как уютно под Ромкиным пиджаком! Сердце стучит возле моего уха крепко, сильно. Затаив дыхание, я трижды просчитала до одиннадцати,— говорят, должно помочь. Не знаю, от этого ли, от чего другого, но икать я перестала, высвободила голову, спросила:
— Что ты хотел мне сказать?
Ромка выпустил меня.
— Саша, милая,— сказал он, не глядя на меня,—-помоги, одному мне не справиться, силенок в обрез.
— Я готова тебе помочь, но как и чем?
— Ты бы вышла за меня замуж?
Все мои беды и переживания показались ничтожными по сравнению с тем счастьем, которое свалилось на меня неожиданно.
Невероятно...
— Саша, поверь, я долго думал, колебался... Я шел к тебе с этим... Телеграмму даже послал... Боялся, что не придешь. Ты замечательный человек, Саша.
— Этого мало.— Я вздохнула.— Ты ведь не любишь меня.
— Ты мой единственный настоящий друг, Саша... Увидишь... Поверь... Пойми...
Если бы я попыталась рассказать кому, что делается сейчас в моей голове, в моем сердце, ничего внятного и определенного от меня не услышали бы. Во мне сцепились, упорно отвоевывая свое, радость, страх, надежда, сомнение. Я знала, что разумней всего сказать «нет», но я знала и другое: нельзя сейчас отталкивать Ромку, мое согласие может спасти его от отчаяния, от подлости, которую они с Лилей совершают по отношению к Олегу Семеновичу.
А вдруг и он ответит любовью на мою любовь? Пусть не сейчас, не сразу...
— Что ты долго молчишь? Саша...
Какой у Ромки грустный голос.
— Не могу поверить этому, не могу.
— А ты поверь!.. Я могу сейчас проводить тебя домой, подумай, но... лучше останься со мной, пожалуйста, сейчас и навсегда. Если любишь...
Не сводя с меня взгляда, Ромка спиной придвинулся к выключателю, поднял к цему руку, но не торопился нажать кнопку, терпеливо ждал моего решения. А какими молящими глазами он на меня смотрел!
Не жалость к Ромке меня оставила с ним. Я почувствовала себя сильной, способной сделать счастливым любимого человека. Не ему я доверялась сейчас, а он мне.
— Не уйду,—сказала я, не слыша своего голоса.— Не бойся, никуда не уйду...
Щелкнул выключатель. В комнате стало до того темно, что я невольно зажмурилась. Послышались осторожные шаги, они все приближались.
Мне вдруг захотелось крикнуть: «Включи свет!» — захотелось выскочить из этой комнаты и бежать, бежать, но Ромка был уже рядом, я слышала его теплое дыхание, его руки искали меня...
Моей фабрике сто тридцать лет.
Начала она свою жизнь с красильни, построенной купцом «из немцев», а затем разрослась в акционерное общество суконной мануфактуры. Предприятия, в которых применялся ручной труд, назывались мануфактурами. А старые люди до сих пор говорят: «Я нынче купила себе на юбку три метра мануфактуры.. »
Сегодня суббота.
Выходной день.
Но не для нашей фабрики.
Евгения Павловна, директор, объявила тревогу: с планом дела плохи, а случая, чтобы мы не выполнили плана, еще не было. Не было этого даже во время войны, когда в непомерно тяжелых условиях, голодные, усталые женщины ткали сукно для солдатских шинелей.
..... Дорогие товарищи женщины! — обратилась к нам
Г.игепия Павловна на внеочередном собрании. — Помощи 1мм ждать неоткуда, так что надежда только на собственные силы.
Собственные силы — это инженерно-технические работники. Выручатели! Два дня в месяц они отрабатывали смену на чистке суровья или мотке пряжи, причем в свои свободные от работы дни или часы. Все это воспринималось как должное. Коллектив у нас дружный.
Я тоже отрабатываю свой «вклад» на чистке суровья.
Суровье — это еще не отделанная и не окрашенная ткань. Она поступает в отдел штопки из нашего цеха, ткацкого, прямо со станков. Ее чистят, штопают, потом моют в специальном растворе, отжимают, ворсуют, всего не перескажешь, одним словом, немало надо потратить сил и времени, чтобы превратить грязно-серые клочья шерсти в добротную ткань, довести продукцию до состояния готовности.
Почему, если есть возможность поспать, не спится? А вот сейчас... Нехотя вылезаю из-под одеяла, дотягиваюсь рукой до батарейных ребер — чуть теплятся. Холодно что-то. Накидываю халат и бегу в ванную. Очень люблю напустить полную ванну горячей воды, залезть туда, запрокинуть голову, а уши заткнуть пальцами, и чтобы на поверхности оставался только один нос, как перископ. Какое это удовольствие! Сегодня возиться с купанием некогда. До работы надо еще успеть съездить на рынок, купить Лиле цветы — сегодня у нее день рождения, исполняется двадцать лет. А мне двадцати еще нет. Я моложе Лили на полгода.
Я позавтракала, стоя у плиты, ела прямо из сковородки— не надо будет тратить время на мытье посуды. Картошка подогрелась, а котлета не успела, что-то она сегодня как резиновая.
Вышла из дому в стужу. А что, если никто не привезет так рано цветов на рынок?
Утро серое, сизое. Тяжелое небо нависло над улицей, спрятало крыши домов. На мокром черном асфальте, словно в лужах, отражается расплывчатый свет фонарей. У меня такое ощущение, будто я ступаю по стеклу.
Трудно представить, что вечером валил липкий снег и что в густой колючей беловерти не было видно ни одного темного предмета. Но никакая непогода не может испортить мне настроения: сегодня мы с Ромкой пойдем к Лиле, а потом... Пусть это «потом» будет, пусть.
Вспоминается одно важное событие в моей жизни. В нем участвовал Ромка. Он как чувствовал, что ему придется защищать меня всю жизнь. Учился в нашем классе один забияка по фамилии Жучок! Его боялись все. Делал он что хотел: то шапку с кого-нибудь стащит и ну топтать, то тетрадку порвет, а то ни за что ни про что влепит затрещину. Кто пожалуется — получит добавку.
И вот этот самый Жучок залил чернилами классный журнал — закрасил свои двойки. Учительница, естественно, расстроилась.
«Кто это сделал?»
Молчим.
«Я вас спрашиваю — кто это сделал?»
В ответ ни звука.
И тут сама не понимаю, как у меня хватило смелости сказать:
«Жучок, встань. Это он...»
Он встал и выпустил сквозь стиснутые зубы:
«Это тебе, Нилова, даром не пройдет, получишь свое...»
Я действительно «получила свое». Жучок подкараулил меня в пустом коридоре, разогнался как бык на красное полотно и сбил с ног. Я вскрикнула от боли, от стыда, а когда поднялась, увидела, что Ромка бьет Жучка портфелем по голове, а Жучок все приседает и приседает, будто вколачивается в пол. Ромка приговаривает:
