ВЕРА ЧУБАКОВА
ОГОНЕК В ЧУЖОМ ОКНЕ КАКОГО ЦВЕТА ВЕТЕР? ЧУЖОЙ БЕДЫ НЕ БЫВАЕТ ПОТОМУ, ЧТО ЛЮБЛЮ ПОВЕСТЬ О БАБЬЕМ СЧАСТЬЕ
ЛБНИЗДАТ
1987
КАКОГО ЦВЕТА ВЕТЕР?
На калитке, смыкающей каменный забор, все еще висела фанерная табличка с полинявшим предупреждением: «Берегись, злая собака!»
Никакой собаки тут нет и раньше не было, хотя табличка висит, просто через этот двор срезался порядочный угол к трамвайной остановке, вот хозяин и пытался напугать хоть кого-нибудь.
Поколебавшись самую малость, виновато глянув на притаившиеся окна дома, я свесила руку на внутреннюю сторону калитки, как бы взяла ее под мышку, отбросила крючок и решительно направилась к знакомой, варварски выломанной в заборе дыре, прямо через целину, проваливаясь в пористом, хрустящем снегу. В детстве, помню, я часто просила маму, протягивая ей кусочек сахара: «Пожуй у меня над ушком!»
Точно так же хрустел сейчас снег.
Ромка просил меня приехать к дому «с нашлепками», он стоял на пустыре за железнодорожным полотном. Раньше там жил старик с пятыо сыновьями, а возможно, и сейчас живет. Когда дети поженились, старик разделил дом на пять частей, и сыновья тут же принялись расширять свои владения за счет разных и всяких пристроек. Братья между собой не ладили, друг с другом не считались, поэтому каждый выкрасил свою часть в такой цвет, какой ему больше нравился.
Дом получился не только бесформенным, но и разноцветным.
Люди говорили:
«А вон зайдете за дом с нашлепками, там и увидите!»
«Так это ж у дома с нашлепками!»
Не знаю, почему Ромке захотелось встретиться со мной именно там.
Мне вспомнились далекие школьные годы. Однажды мы с Ромкой забрались на крышу этого дома — любовались закатом. Помню подрумяненное небо с наслоением красок, мягко переходящих одна в другую: у самого горизонта оно было кроваво-красное, чуть повыше — розовое, затем голубовато-розовое и наконец — лиловое. Никогда я больше не видела такого красочного заката. Я еще подумала тогда: нарисуй художник небо таким — не поверят, скажут, что увидел он его в своем воображении. Или во сне.
Запомнился мне тот вечер еще и потому, что Ромка не постеснялся признаться мне, что любит Лилю.
Я и без него это знала.
Мы учились в одной школе, в одном классе. Ромка и Лиля не могли без меня и дня прожить: я за них решала задачи, проверяла контрольные работы, если им удавалось передать их мне под носом у учительницы, а им, надо сказать, всегда это удавалось. Зато я тряслась от страха. И не потому, что боялась разоблачения,— жалко было учительницу, мы ведь ее обманывали!
Я была возле Ромки и Лили — как прилагательное возле существительных. Прилагательное это можно было в любую минуту заменить или вовсе отбросить: существительные от этого не пострадали бы, поскольку они постоянны и незыблемы.
Все это я понимала, вздыхала потихоньку, случалось, и плакала, но никто не знал, что я страдаю, что влюблена. Да и сам Ромка этого не подозревал, иначе разве стал бы постоянно приглашать меня ка молчаливые прогулки да еще признаваться в своей любви к моей подруге?
«Она высмеивает меня на каждом шагу,— жаловался мне Ромка. — Издевается...»
И это мне было известно. У него между двумя передними зубами такая рединка-щель, что смело мог бы поместиться еще один узкий зуб. Лиля донимала его этой щербиной и однажды, смеясь, посоветовала залепить дырку пластилином. Как только Ромка это сделал, Лиля тут же рассказала об этом в классе и подняла его на смех, требуя открыть рот. Он открыл, но пластилина там уже не было. Проглотил.
С тех пор он не только улыбается, но и смеется с закрытым ртом — стесняется щербины.
«Вчера я, знаешь, Саша, подошел к лестничному пролету,— исповедовался тогда Ромка на крыше,— и хотел головой вниз...»
Я представила, как Ромка стукнулся бы о цементную площадку и расплющился, и до того испугалась, что меня начало трясти. И не холодно ведь, а у меня, как на морозе, зуб на зуб не попадает. Ромка, конечно, ничего этого не заметил, а я скорее превратилась бы в сосульку, чем пожаловалась. Но именно с этого дня к моей влюбленности прибавилась еще и жалость.
К Лиле я Ромку не ревновала, понимала, что соперничать мне с ней не по плечу,— я же длинная и некрасивая! Мне искренне хотелось, чтобы Лиля любила Ромку и не обижала. А мне бы только быть с ними рядом. Я рисовала картины нашей дружбы на много лет вперед. Лиля и Ромка поженятся, у них будут дети, жить мы все будем в одной квартире, воспитанием детей займусь я, посвящу им свою жизнь...
Провожая Ромку в армию, Лиля заливалась горючими слезами. Ромка уже в строю, остриженный под машинку, большеухий, совсем на себя не похожий, а Лиля рвется к нему, плачет навзрыд. Я с трудом удерживала ее, хотя и во мне все кричало от боли. Я любила Ромку беззаветно, ни на что не рассчитывая, ни на что не надеясь.
Мое положение было сходно с положением человека, которому надо срочно уехать, а билетов в кассе уже нет. Но человек не уходит, надеется на бронь.
А за неделю до Ромкиного возвращения из армии Лиля неожиданно вышла замуж. Скоропалительное знакомство с ее будущим мужем произошло на моих глазах. В тот вечер мы с Лилей поздно возвращались из театра. Шел дождь, автобус задерживался, мы замерзли, промокли, а тут вдруг подкатывает великолепная машина малинового цвета, открывается дверца, и нас зовут:
«Девочки, могу подвезти!»
Я отказалась без колебания. Не успела оглянуться, как Лиля моя уже в машине, высунулась в открытое окошко, вцепилась в мой рукав, тянет к себе, шепчет: «Не будь дурой, здесь так тепло!»
Я осталась, уверенная, что подруга не решится поехать, но она не вышла из машины.
С этого у них и началось...
Олег Семенович работает главным технологом на соседнем заводе. Он старше Лили на восемнадцать лет. Женатым не был. Отшучивается: «Я ждал, пока Лилия подрастет».
Мне свое вероломство подруга объяснила так: «Ромка еще мальчишка. Никакой почвы под ногами... Какое уж тут семейное счастье, если придется считать каждую копейку? Я люблю Олега Семеновича. А Ромка — это несерьезно, детское увлечение...»
Я с трудом оттягиваю узкий рукав шерстяной кофточки и смотрю на часы — опаздываю на двадцать минут! Ускоряю шаги. Я как марафонец на длинной дистанции: время хоть и вышло, но к финишу все равно прийти надо.
Я не люблю и не хочу опаздывать, но так уж получается, опаздываю довольно часто. А ведь бегу, волнуюсь, наскакиваю на прохожих, толкаю их нечаянно, а потом глупо и безнадежно извиняюсь.
Жарко...
На ходу расстегиваю пальто (ветер тут же забирается под мышки), стаскиваю шарф, стараюсь засунуть его в карман, он раздулся до предела, и все равно шарф не поместился, один конец его свисает до колена. Пусть!
Вспоминаю слова Ольгуни -- ткачихи номер один, как ее называют на нашей фабрике: «Саша Нилова, почему у тебя всегда такой вид, будто за тобой гнались?»
Если б я знала!
Не люблю я эту Ольгуню! Назойлива, прилипчива, все выпытывает, выспрашивает, будто ей поручили заполнить на тебя подробную анкету. К тому же она еще и подтрунивает:
«Саша Нилова, когда ты перестанешь сутулиться? Обрати внимание на высоких девушек, какая у них стройная походка, как они спину держат. У тебя же хороший рост!»
Хороший... В школе меня каланчой называли. А Лилю— голубой принцессой. Она одевалась только в
