обувью, она ходит туда как в камеру хранения — одно возьмет, другое положит. Веселого мало...
Денег хватило, как и предполагала теща, на всю квартиру: купили две спальни — нам и родителям, столовый и кухонный гарнитуры. Я узнал, что пеналы существуют не только школьные, но и кухонные. Обогатился.
Квартиру загромоздили полированными шкафами, столами, диванами, креслами, и теперь хоть по воздуху летай: не дай бог до чего-то дотронуться или сесть на незачехленную мебель.
Бабушка теперь спит в гостиной на узкой красной кушетке. Постель ей готовит сама невестка, собственноручно, приговаривая каждый раз:
— Вы, мама, сроду в такой квартире не жили! Сроду на таких простынях не спали, послушайте, хрумтят как!
А бабушка стоит в это время посреди комнаты как неприкаянная.
И на день теща сама убирает эту постель, прячет в специальную тумбочку, а кушетку застилает импортным, с блестками покрывалом. Садиться на него разрешается только гостям, да и то не всем. Старушке отдохнуть днем негде. Можно было бы снять на время покрывало, но она боится к нему прикасаться, попробовала один раз и тут же услышала:
— Что ж вы скомкали вещь! Не на один ведь день куплено!
Не нравится мне все это, жалко старого человека, но я перед тещей как двоечник перед грозным учителем, который ни за что ни про что наказал моего друга, а я не смею вступиться: и мне достанется. Как такое чувство можно назвать? Трусостью? До чего же я дожил! Добровольно примеряю на себя позорный ярлык. Мне бы взорваться, высказаться хоть раз от души, а я лежу на полированной кровати, купленной на бабушкины деньги, с видом великомученика, надеясь, что когда-нибудь меня причислят к лику святых.
Клавочка выразительно кашлянула — это призыв. Но я не собираюсь на него откликаться. Надо же в конце концов проявить свой характер! А то ведь я размазня натуральная. Мне бы уснуть сейчас, завтра рано вставать, а я со своими мыслями — никак не могу успокоиться.
А началось с того, что я решил пригласить на новоселье своих друзей из бригады: тянуть дальше просто неудобно.
Только заикнулся — теща сразу же согласилась:
— Не мы завели этот порядок, не нам его отменять. Мы новоселы, мы обязаны отметить это дело. Зови.
Меня порадовало это «зови», выходит, теща перестала на меня сердиться. Отрадно. В наших отношениях с ней возникла «новизна»: стоило теще рассердиться на меня, как она тут же переходила на «вы»: «Вы мне, Витя, не говорите ничего такого, я больше вас жила!»
На этот раз она перешла на «вы» после моей забастовки. Первый раз я осмелился поступить так, как сам считал нужным. Это случилось в прошлую субботу. Жильцы нашего дома решили привести в порядок двор: оборудовать детскую площадку, посадить деревья, разбить клумбы. Уже завезли качели, «домик на курьих лапках», горку, ракету — это надо было установить и покрасить. Все собрались. Позвали и нас — и звонили, и стучали, но теща приказала нам «не шевелиться, не подавать звуки!».
— Пусть думают, что нас нету дома. Сами все сделают, у кого дети, нам надрываться ни к чему.
Тесть в это время ел булку — отщипывал по куску и отправлял в рот, как в топку. Я переоделся в рабочее, приготовился идти на субботник.
Клавочку это возмутило:
— Дураком тебя не назовешь, а тут... Пускай кто хочет, тот и возится с этим... Нам-то что до них? На работе не устал, да? Положен отдых, так отдыхай!
Я пробовал сопротивляться:
— Так ведь двор-то наш! Все так...
— А мы не так! — стояла па своем моя жена.
— Брось, Витя. Лучше давай с нами в «дурака» сыграем, в подкидного... — предложила теща, она уже тасовала карты.
В карты они играли с удовольствием. Но без меня. Обходились втроем: тесть, теща и Клавочка. Проигравший залезал под стол и там кукарекал. Так они развлекаются довольно часто: смех и кукареканье, кукареканье и смех. Страшный суд...
Я, кажется, не очень вежливо отстранил тещу, когда она преградила мне путь к двери, и ушел. На субботник ушел.
Теща, выходит, поняла, что была не права, и перестала обращаться ко мне на «вы». Вот и хорошо. А начала она разговор с того — не жалуются ли мои друзья на аппетит, чем их лучше угостить?
Я ответил, что их желудки гвозди переварить могут, что подадут, тем довольны будут, привередливых нет.
Вчера я закупил продукты — это входило в мои обязанности. Получал от тещи список, деньги, потом отчитывался. Продуктов хватало на неделю, прикупались только хлеб и молоко. И еще кефир: желудок тестя требовал на ночь стакан кефира. Теща покупала его сама, обегает все молочные магазины в районе, а свежий кефир найдет: «От вчерашнего уже не такая польза...»
Утром Клавочка все приставала ко мне: во что лучше одеться, пойти ли в парикмахерскую или накрутить волосы дома? Мне было все равно. Я был поглощен предстоящей встречей с друзьями, давно хотелось посидеть с ними за семейным столом, поговорить, записать что-нибудь на магнитофон.
Если я не мог приготовить что-то съедобное, то уж никто не сможет натереть полы лучше меня,— я с удовольствием принялся за дело и так отполировал паркет, что он блестит получше новой мебели.
Сегодня бабушке разрешили заняться салатом,— больно смотреть на ее озабоченное, счастливое лицо.
И я искал себе работу, напрашивался женщинам в помощники, но теща решила, отправить меня в общежитие к ребятам:
— Оттуда вместе приедете.
Лучшего я и ожидать не мог.
— И я с тобой, Витя,— попросилась Клавочка. — Посмотрю, как у вас там в общежитии... Вот только сниму бигуди.
Ее голова бугрилась под платочком.
— Пожалуйста, идем, если хочешь,— ответил я жене.
— Нетучки уж, нетучки! —запротестовала теща. — Я таскай каштаны из огня, а вы их поедать будете?
— Какие каштаны? — удивилась Клавочка. — Где ты их взяла? К столу, что ли, готовишь?
Я не только не расхохотался, но даже не улыбнулся снисходительно. Клавочка не любит ходить в театр, считая, что там ее обманывают, превращают в дурочку: «Это ж надо! Человек умер на твоих глазах или его убили, а публика похлопает, он вскакивает на ноги, кланяется, веселый. Зачем так! Умер, так пускай и остается за кулисами. Не хочу, чтоб меня обманывали, и ты, Витя, меня в театр не зови. Я не дура какая- нибудь...»
Раньше такое ее рассуждспие меня забавляло, считал, что она меня просто поддразнивает, но когда понял, что все это на полном серьезе... Страшный суд!
Вот хоть бы взять, к примеру, наш разговор с ней о спектакле «Лиса и виноград». Растревожила меня эта вещь. Говорю жене: давай пешком пройдемся. Вечер такой хороший выдался, мягкий, и машины уже не донимали своим грохотом. Шел снег, но не такой, что раздражает, настроение портит, наоборот. Вьются вокруг белые мотыльки, так и хочется, как в детстве, закинуть голову и открыть рог, чтоб снежинки на язык попали...
Несмотря на позднее время, улицы были многолюдны, и никто никуда не спешил, некоторые родители по-вывозили в колясках своих детей, а одна пара вытащила своего младенца на санках, я даже подумал тогда, что снег щекочет малышу лицо. Пора бы и нам с Клавочкой такого... Увижу ребенка близко, так и заноет в груди. Я точно наказан за какие-то грехи, и пока не замолю их... Вот только не поиимаю, за что наказан.
Мы с Клавочкой тоже не спешили. Я думал об Эзопе, об этом полулегендарном фригийском рабе, в жизнь которого мне посчастливилось неожиданно заглянуть.
— Дурак так дурак! — сказал кто-то рядом.
