Долго еще Пепор вспоминал этого мальчишку...
Вот и сегодня в троллейбусе он увидел, что парень сидит, а старик с рюкзаком за плечами стоит, покачивается, держаться ему неудобно.
Пепор пальцем поманил парня.
Тот удивленно вскинул брови:
— Ты меня, то ли?
— В точку.
Парень поднялся. Пепор сказал: «Давно бы так»—и пригласил на освободившееся место старика.
И в гастрономе он завелся: девушка лезла без очереди, протягивала свой чек продавщице через головы покупателей.
Пепор вдруг как закричит:
— Осторожно, она кусается! —И тронул девушку за плечо.
Она испуганно вскрикнула, а он вежливо показал ей на «хвост» очереди:
— Займите свое законное месго, миледи! Старших уважать надо.
С Петей Портянкиным не соскучишься...
Я был рад, когда мы, наконец, вернулись в свой передвижной вагончик. Чаще всего мы называем его бытовкой или отдыхаловкой. Здесь мы переодеваемся, обедаем, читаем, играем в шахматы. По сути, это жилая комната. А главное, у нас есть библиотека — передвижной пользуемся. Здесь только у меня и есть возможность почитать, а дома теща непременно выдернет из розетки шнур и упрекнет:
— Витя, мы столько электричества нажигаем! Никогда такого не было, где денег набрать?
Клавочка подпевает:
— Охота тебе глаза портить?
Тесть, во всяком случае при мне, никогда и не пытался почитать вечером — смирился безропотно. Мне оставалось только следовать его примеру. Страшный суд...
Мы как сговорились: после ужина никто не подхватился домой. Кто засел за шахматы, кто за книги, а кто слушал Родионыча, он всегда рассказывал что-нибудь интересное.
Я развалился в старом кресле, Петя Портянкин спас его от аутодафе. Теперь сплошь и рядом полыхают костры из вполне приличной, но, как считается, уже немодной мебели. Горят отличные шкафы, столы, диваны, стулья. Страшный суд...
Вспоминаю тестя: старик не дурак, если намертво оккупировал себе дома кресло, отдохнуть в нем, оказывается, можно превосходно, а я-то ко всем креслам относился пренебрежительно, считая их барским атрибутом.
Прислушиваюсь к голосу Родионыча. Он рассказывает о том, что в космосе существуют инопланетяне, они обогнали нас в своем развитии на миллионы лет и в контакт с нами вступать не хотят; мы, земляне, для них заповедник.
А что, если это правда? Что, если мы, то есть наша земля, для кого-то там, в космосе, как муравьиная куча? Подцепят нас каким-нибудь космическим ковшом и распылят в безвоздушном пространстве.
Жалею, что космонавтом мне не быть. Это уж точно. Пытаюсь понять, как себя чувствует человек в обстановке невесомости. Я, кажется, это понимаю: когда высоко взлетаешь на качелях и в тот миг, когда качели идут вниз, теряется опора. Вчозможно, это и есть состояние невесомости, но тут мгновение, а если испытывать его десятки суток? Даром звание Героя Советского Союза не дадут: в таком состоянии напряженная работа дается нелегко.
На мою долю даже не досталось поиграть в космонавтов, как сейчас играют дети...
Подняться в небесные глубины я могу только в мечтах, а если повезет, то и во сне...
Думаю о Родионыче. О чем мечтает он? Сдержанный, скрытный. Нынче он поступил на подготовительные курсы в инженерно-строительный институт. Как это он сказал? «Только одна вода стремится вниз». Хорошо сказал...
А куда стремлюсь я?
Неужели мне так и суждено всю жизнь быть исполнителем чужой воли? А разве своих мыслей у меня нет?
По почему тысячи людей не раз погружались в воду и только один выскочил оттуда с криком «Эврика!»? Почему миллионы яблок падали людям на головы, шишки набивали, и только одна голова догадалась о великом законе природы?
Как совершаются открытия? Ну если и не великие, то хоть как это приходит людям на ум? Или глаза у таких людей особенные, они еидят не так, как все остальные?
Поглядываю на часы: дома уже беспокоятся, а теща, как всегда, собирается звонить в милицию: не сообщали ли о несчастном случае? Ей все кажется: если я или Клавочка задержимся где, то обязательно должны угодить под машину, и в лучшем случае нас отправили на операционный стол, а не в морг.
Поэтому она каждый вечер, вместо того чтобы пожелать нам спокойной ночи, рассказывает разные случаи об автомобильных катастрофах, учит, где и как надо переходить улицу, и самое опасное место — перекрестки: «Я бы на всех перекрестках подземные ходы вырыла!»
В кресле уютно, так бы и уснул... Я вытягиваю ноги и поворачиваю голову, умащиваюсь. На стене прямо перед моими глазами висят заповеди, коим мы должны непреложно следовать. Они черной тушью выведены на грубой бумаге.
Заповедь первая: Дорожи честью.
Вторая: Не пятнай достоинство рабочего человека.
Третья: С первых шагов приучайся трудиться добросовестно: потом это станет хорошей привычкой на всю жизнь.
Четвертая запове: ь: Для других — только то, что взял бы или сделал ; зя себя.
Пятая: Знай, что халтурная работа появляется тогда, когда человек за деревьями не видит леса, не чувствует связи между своим трудом и трудом товарищей, не осознает свое место в общем строю.
Шестая: Задумайся над КПД своей жизни. Хватит разбазаривать себя ни на что.
Рядом с заповедями напечатанные на машинке стихи Пети Портянкина:
На свете ремесел что птиц — не счесть.
И каждое ремесло поет свою песнь.
И каждому ремеслу крылья даны.
То малой они, то большой ширины.
Но песнь ремесла надо выбрать уметь,
Чтоб в полный голос ее запеть.
Вокруг слова «ремесло» поднялась в бригаде целая дискуссия. Одни говорили, что ремесло — это от слова «ремесленник», пренебрежительно, делается абы как. Другие доказывали, что ремесло — это умение, знание профессии, самые точные и экономичные приемы работы.
Я тоже так думаю...
А Родионыч уже рассказывает об акулах. Он считает, что если мы не узнаем, что у акул зубы расположены в пять-шесть рядов, а то и больше, а зубов у них не десятки, а сотни, они там как патроны в револьверном барабане, то нас можно считать недоучками и недоумками.
Вдруг все затихло. По всей вероятности, сейчас Пепор начнет морить нас своими стихами. Так оно и есть. Я закрываю глаза и слышу знакомый, вдруг ставший гундосым голос моего друга:
Зачем тебя раньше не встретил?
Жалей, не жалей об этом.
А жизнь на уклонной трети
Озарилась венчальным светом...
Чувствую страшную усталость. Вчера после работы мы с тестем почти до утра укладывали и упаковывали вещи, готовились к переезду: тело мое ноет так, будто избито палками. Говорят, что китайцы, перед тем как резать свиней, колотят их палками до полусмерти, чтобы сало отделилось от мяса. Разве эта жестокость так уж необходима?
Пепор бубнит свое:
Зима настигает осень...
О, только бы сквозь метели Глаза твои в ясную просинь На тропку мою
