сразу же выкатывался оттуда.
– Негодяй и наглый лгун!… Так почему же он держал меня у себя?
– Почему держал? А я не знаю, почему, – ну держал и держал, а теперь ему это осточертело, вот он и говорит: съезжай с квартиры! И ты убирайся оттуда.
– Что за вопрос! И просить будут, не останусь! Собственно говоря, ты ведь сам рекомендовал меня в этот дом, где теперь на меня поклеп взводят. Тоже хорош! Нахал!
– Это я нахал? Ты, видно, вести себя не умеешь, вот что!
«Дикообраз» был вспыльчив не меньше, чем я, и, не желая уступать, громко выкрикнул эти слова. Вся компания, находившаяся в учительской, решила, что что-то стряслось, все разом обернулись в нашу сторону и застыли, вытянув шеи от изумления. Я не считал, что сделал что-нибудь постыдное, и, вставая, мельком окинул их взглядом. Все были поражены этой сценой, один только Нода смеялся и, видимо, с удовольствием. Я угрожающе посмотрел на него, и под моим пристальным взглядом Нода сразу как-то обмяк и принял серьезный и почтительный вид. Мне показалось, что он немного струхнул. В это время прозвучала труба на урок, и «Дикообраз» и я разошлись по своим классам.
После полудня должно было состояться заседание. Предполагалось обсудить, как поступать со школьниками из общежития, которые вели себя дерзко во время моего дежурства ночью. Я впервые в жизни шел на заседание и совсем не понимал, что к чему; я думал, что заседа-ние – это когда преподаватели высказывают каждый свое мнение, а потом директор разбирается во всех этих мнениях. Однако «разбираться» – говорят о таком деле, где трудно решить, кто прав, кто виноват. В данном же случае каждому понятно, что заседать по такому поводу – значит попусту тратить время. И, как там ни толкуй, ничего другого не выдумаешь. Все ясно. И лучше бы директор там же на месте с этим делом и покончил. Уж очень он действует вяло. Вот говорят – «директор», а судить по его делам, так это просто олицетворение нерешительности.
Заседание происходило рядом с директорским кабинетом, в узкой длинной комнате, которая в обычное время служила буфетом. Вокруг длинного стола стояло штук двадцать стульев, обитых черной кожей, что делало помещение слегка похожим на европейский ресторан. На одном конце этого стола сидел директор, рядом с ним пристроился «Красная рубашка». Дальше, говорят, рассаживались кто где хотел, только учитель гимнастики всегда скромно садился с самого краю. Я не знал, где выбрать место, и уселся между учителем естествознания и учителем китайской литературы. Я увидел, что напротив меня сидели рядом Вода и «Дикообраз». Все-таки противная физиономия у этого Нода! И настолько значительнее лицо у «Дикообраза» (хоть я и поссорился с ним). Когда хоронили моего отца, я видел в храме Ёгэн-дзи какэмоно с изображением, очень похожим на «Дикообраза». Монахи говорили, что это чудище Идатэн [29]. Сегодня «Дикообраз» был сердитый, водил кругом глазами и время от времени косился в мою сторону. Я в свою очередь тоже зло посматривал на него – мол, не запугаешь! У меня глаза некрасивые, но большие, редко у кого такие встретишь. Киё частенько говорила: «С такими глазами ты вполне можешь стать актером».
– Ну, наверно, все уже в сборе? – сказал директор.
Тогда секретарь Кавамура пересчитал всех присутствующих. Одного не хватало. Так и следовало ожидать: это «Тыква» не пришел.
Не знаю, может быть между мной и «Тыквой» была какая-нибудь, как говорят, предопределенная судьбой связь, но с тех пор, как я в первый раз увидел его лицо,я никак не мог его забыть. Когда я входил в учительскую, мне прежде всего бросался в глаза «Тыква»; шел я по улице – мне всегда мерещился учитель «Тыква»; когда я приходил на горячие источники, то и там, в бассейне, иногда видел его бледное одутловатое лицо. Здороваясь со мной, он всегда как-то смущенно опускал голову, и мне становилось его жалко. Во всей школе не было человека более тихого, чем он. Смеялся он редко. Попусту не говорил. Из книг я знал выражение «благородный человек», однако думал, что это встречается только в словарях, а живых людей таких не бывает, – и лишь после того, как я встретился с «Тыквой», эти слова получили для меня живое воплощение.
Благодаря такому внутреннему тяготению я, едва лишь вошел в комнату заседания, сразу заметил, что «Тыквы» здесь не было. А я, по правде говоря, хотел сесть рядом с ним.
– Наверно, скоро появится, – заметил директор и, развязав лежавший перед ним сверток из лилового шелка, стал читать какие-то листки бумаги, отпечатанные на гектографе.
«Красная рубашка» принялся шелковым носовым платком протирать янтарную трубку – это было его любимое занятие, вероятно оно подходило к его красной рубашке. Остальные тихонько разговаривали и, не зная, чем заняться, писали на поверхности стола неизвестно что резинками, вделанными в концы карандашей. Нода время от времени заговаривал с «Дикообразом», но тот, не поддерживая разговора, произносил только «гм» да «угу», а иногда, сделав страшные глаза, поглядывал в мою сторону. Я тоже не уступал и отвечал ему сердитыми взглядами.
В это время с огорченным видом появился долгожданный «Тыква» и, вежливо поклонившись «Барсуку», извинился:
– Я был немножко занят и запоздал…
– Итак, открываем заседание, – объявил «Барсук» и передал секретарю Кавамура отпечатанные на гектографе листки, чтобы он роздал их присутствующим.
Первым пунктом стоял вопрос о дисциплине школьников, и затем еще два- три других вопроса. Со свойственной ему величавостью «Барсук», как бы являвший живое воплощение педагогики, изложил суть дела. – И преподаватели и ученики нашей школы допускают различные ошибки и промахи, – начал он. – Все это происходит по моей неосмотрительности. Поэтому каждый раз, когда что- нибудь случается, я, как директор, в душе всегда испытываю сильное смущение. К несчастью, в школе снова произошли беспорядки; и должен сказать, что я опять глубоко виноват перед вами, господа! Однако что произошло, то произошло, ничего не поделаешь, но нам необходимо принять какие-то меры. Что касается фактов, то они вам, господа, уже известны, поэтому я прошу вас откровенно высказать здесь ваши соображения относительно мероприятий по улучшению создавшегося положения.
Я слушал его выступление и восхищался: ай да директор! ай да «Барсук»! Выходит, что он берет на себя всю ответственность и объявляет, что это не то его собственная вина, не то результат его собственной халатности; а раз так, то нечего и наказывать школьников. Пожалуй, он начнет с того, что сам себя уволит! Но тогда зачем было созывать это канительное заседание? Все и так понятно, если руководствоваться просто здравым смыслом. Я тихо и мирно дежурил. Ребята стали хулиганить. Ни директор школы не виноват, ни я. Виноваты одни школьники. Если «Дикообраз» их к этому подстрекал, значит нужно выгнать вон и этих школьников и «Дикообраза», и все будет в порядке. Взвалил на себя чужую вину и твердит: «моя вина», «моя вина»! Где еще найдешь такого ловкача, как он? Нет, на этакий трюк, кроме «Барсука», никто не способен!
Высказав свои столь нелогичные соображения, директор с каким-то самодовольством обвел всех глазами. Никто не раскрыл рта. Учитель естествознания уставился на ворону, которая села на крышу над первым классом. Учитель китайской литературы то складывал, то разворачивал повестку дня. «Дикообраз» попрежнему неприязненно посматривал на меня.
Знал бы, что заседание – такая чушь, ни за что не пошел бы, хоть поспал бы днем!
Раздосадованный, я решил поговорить здесь как следует и уже было приподнялся с места, как о чем-то заговорил «Красная рубашка», и я пока воздержался.
«Красная рубашка» отложил в сторону свою трубку и говорил, вытирая лицо полосатым шелковым носовымплатком. Наверно, выманил этот платок у своей Мадонны. Мужчины всегда пользуются белыми полотняными платками.
– Я слышал о безобразных выходках школьников из общежития и признаю, что я, как старший преподаватель, тоже виноват в том, что не досмотрел; и мне очень стыдно, что я не оказывал постоянное моральное воздействие на молодежь, – говорил он. – Таким образом, случай, о котором здесь идет речь, произошел из-за некоторых упущений. Если рассматривать этот инцидент сам по себе, то странно – получается, что у нас только ученики плохие; однако если разобраться поглубже, в самой сути дела, то мы увидим, что как раз наоборот, – вся ответственность за этот случай лежит скорее на школе, а не на учениках. И мне думается, что применение строгого наказания на основании одних лишь
