Дальше между нами произошел следующий диалог:
– Ты, собственно говоря, откуда родом?
– Я эдокко. – Ах, эдокко? Тогда вполне понятно, почему ты никогда не уступаешь.
– А ты откуда?
– Я из Аидзу.
– А, из Аидзу? Ну, тогда ясно, что ты упрямый! Слушай, ты пойдешь сегодня на проводы?
– Конечно. А ты?
– Непременно! Я, знаешь, хочу даже поехать проводить его до побережья.
– Интересная штука – прощальный обед. Приходи, посмотришь! Ох, и напьюсь же я сегодня!…
– Ну и пей, сколько тебе угодно! А я поем – и сразу же домой. Дураки, кто пьет сакэ!
– Да ты сразу же с кем-нибудь ссору затеешь! Легкомыслие эдокко уж непременно скажется.
– Знаешь что, перед тем, как идти на банкет, забеги на минутку ко мне, с тобой кое о чем поговорить нужно.
Как мы условились, «Дикообраз» зашел ко мне домой. В последние дни, каждый раз, когда я видел «Тыкву», мне становилось очень жаль его, а сегодня, в день его проводов, это чувство жалости до того обострилось, что казалось, если б можно, сам вместо него поехал. Мне очень хотелось на этом обеде хоть речь произнести и пожелать ему всяческого благополучия, но при моем неуменье говорить у меня ничего бы не вышло, поэтому мне и пришло на ум попросить «Дикообраза» с его зычным голосом, чтобы он выступил вместо меня и припугнул как следует «Красную рубашку». Для этого я и позвал «Дикообраза» к себе.
Я начал с того, что рассказал ему о случае с Мадонной, но «Дикообраз», разумеется, знал о Мадонне больше моего. Рассказывая про встречу у реки Нодзэригава, я назвал «Красную рубашку» дураком, а «Дикообраз» заметил:
– У тебя все дураки. Сегодня в школе, никак, и себя так же назвал? Но если ты дурак, то «Красная рубашка» им быть не может. Ведь ты же утверждаешь, что вы с ним совсем разные люди.
– Ладно, тогда, значит, он болван!
– А, это другое дело! – согласился «Дикообраз». «Дикообраз» был сильным малым, это верно, но разобраться в словах «дурак» и «болван» ему, наверное,было труднее, чем мне. Видно, из Аидзу все такие непонятливые.
Потом я рассказал ему о том, что «Красная рубашка» говорил мне насчет прибавки жалованья и о будущем значительном повышении по службе.
– Хм! – фыркнул «Дикообраз». – Это они, выходит, меня задумали уволить! …
– Допустим, они хотят тебя уволить, а ты-то сам согласишься на это? – спросил я.
– Кому охота? Но если я уйду отсюда, то я уж постараюсь, чтобы и «Красную рубашку» уволили со мной вместе! – самонадеянно заявил «Дикообраз».
– А зачем тебе стараться, чтоб вместе уволили? – допытывался я.
. – Я и сам еще толком не знаю…
«Дикообраз», верно, был здоров и силен, но вот разума у него, видать, было маловато. Я сообщил ему, что отказался от этой прибавки.
– Молодец! – обрадовался он. – Эдокко так и должен поступать! Правильно сделал! – похвалил он меня.
– Если «Тыкве» так все это неприятно, то почему, скажи, ты не похлопотал, чтобы его оставили на прежнем месте?
– Видишь ли, когда он рассказал мне, все уже было решено. Я пытался говорить, дважды ходил к директору, один раз к «Красной рубашке», но ничего уже нельзя было изменить. Беда в том, что Кога слишком мягкий человек. Если бы он наотрез отказался, когда «Красная рубашка» сказал ему об этом, или хоть бы уклонился от прямого ответа – мол, еще подумаю, посмотрю, – тогда другое дело; а то его уговорили, и он тут же на месте согласился. А уж потом, когда и мать стала умолять со слезами и я пошел разговаривать, ответ был один: «Как ни жаль, но ничего сделать невозможно».
– Это работа «Красной рубашки»! Всю эту махинацию он, надо полагать, устроил, чтобы удалить отсюда «Тыкву» и тогда прибрать к рукам Мадонну, – решил я.
– Разумеется! Я в этом и не сомневаюсь. Ведь «Красная рубашка» такой ловкач! Он с милым видом делает гадости, а если кто что-нибудь и скажет – у него уже готова лазейка, чтобы ускользнуть. С таким прохвостом может быть только одна расправа – кулачная! – И он, засучив рукава, показал свои мускулистые руки.Воспользовавшись случаем, я спросил:
– Руки у тебя, как видно, сильные, а дзюдзицу [39] ты владеешь?
Тогда он богатырски напряг бицепсы обеих рук и предложил:
– Ну-ка, дотронься, посмотри!
Я концами пальцев попробовал помять его мускулы, – не поддаются, что камень! Я был восхищен.
– Ну, с этакими ручищами ты, поди, за один раз можешь уложить пять-шесть таких, как «Красная рубашка»! – воскликнул я.
– Еще бы! Конечно, могу! – самодовольно согласился он, то сгибая, то выпрямляя руки, при этом мускулы так и перекатывались у него под кожей. Это было здорово!
Потом «Дикообраз» сказал, что если он обвяжет бицепсы скрученным вдвое бумажным шпагатом и согнет руку, то шпагат лопнет.
– Если шпагат бумажный, тогда и я так смогу.
– Сможешь? А ну-ка попробуй!
«А что, если не выйдет? Вот будет конфуз!…» – подумал я и отложил этот опыт.
– Знаешь что? Вот ты сегодня вечером на банкете хорошенько напьешься, а потом вздуй-ка ты «Красную рубашку» и Нода, а? – полусерьезно посоветовал я.
– Вот это идея! – воскликнул «Дикообраз» и задумался, а потом сказал: – Сегодня вечером… м-м… сегодня не стоит…
– Почему?
– Да потому, что Кога жалко… И притом если уж бить, так бить, поймав их с поличным. Иначе это обернется против нас же, – резонно добавил он.
Оказывается, тут у «Дикообраза» было больше сообразительности, чем у меня.
– Тогда вот что, – решил я, – нужно побольше расхваливать Кога! Ты понимаешь, если я буду говорить, то у меня это получится слишком коряво, К тому же я как дойду до чего- нибудь серьезного, так у меня сразу изжога начинается, к горлу подступает комок – и всё, я уже не могу говорить. Так что речь я уступаю тебе.
– Странная болезнь… Значит, ты при публике и сказать ничего не можешь? Это, наверно, очень тяжело? – спросил он.
– Ну, не так уж тяжело, – ответил я.
Пока мы болтали, подошло время, и мы с «Дикообра-зом» отправились.
Ресторан, где должен был происходить прощальный банкет, назывался «Прекрасное весеннее утро» и считался здесь первоклассным. Я еще ни разу не переступал его порога.
