пройдет.
Она покачала головой и ушла. Вскоре вернулась. Принесла бинт и пузырек с йодом. Ловко обработала и перевязала палец.
– Все, теперь я нетрудоспособен. Выхожу на пенсию по инвалидности.
– Рано тебе о пенсии думать.
– Все– таки злая ты, Наташка! Все радужные мечты погубила одним словом.
– Хорошо. Раз поранился при исполнении служебных обязанностей, наказания не последует. Членовредитель! Хорошо еще, что картошку руками чистил.
– Еще и пошлая вдобавок ко всему.
– Пошлая, не пошлая, а обед придется, мне доделывать. Иди, ложись на диван.
Усиленно шатаясь, словно от большой потери крови, добрел до дивана и рухнул на него, как кегля.
– Юра, не скажешь о чем так глубоко задумался, и чуть не отрезал палец?
– Скажу. Если пообещаешь совершенно искренне ответить на два вопроса. Условие – правда, одна только правда, или правильнее сказать две правды на два вопроса.
Она задумалась. Это внушило уверенность, что если согласится, скажет правду. Но и насторожило, размышления говорили о том, что есть, что скрывать. Молчание закончилось.
– Ну, хорошо. Задавай свои вопросы.
– Значит, условия приняла. Только правду! Итак, первый вопрос. Наташа, ты любишь меня?
Опять задумалась и думала долго.
– Юра, это очень сложно. Когда думаю о тебе, все то, что окружает сейчас, отступает на второй план. Все: трупы, страх, неизвестность, все это как бы прячется. Но оно не уходит полностью. Понимаешь? Оно всегда со мной. Это пугает не тем, что есть, а тем, что оно останется навсегда. Если с тобой что-то случится, то я. … Ну, не знаю. Я люблю тебя, но, ты просил честно?
Кивнул, подтверждая полномочия говорить правду.
– В общем, у меня такое чувство, что нас заставили полюбить друг друга. Все то, что происходит здесь, это невозможно перенести в одиночку. Думаю, что у нас нет ни выбора, ни выхода. Необходимость друг в друге переросла в любовь. Не обиделся? – Посмотрела на меня. Я не смог уловить того, что было во взгляде. Или становлюсь маниакально подозрительным?
– Нет, не обиделся. То, что ты говорила очень близко к тому, о чем думаю сам. Возникшее между нами чувство объясняю так же. Это чувство появилось, потому что в его возникновение была необходимость.
Замолчал и подумал, что она гораздо умнее, чем показалась вначале.
– Какой второй вопрос? – Подошла и села на краешек дивана, рядом. Положила руку мне на грудь.
– Наташа, ты верила в Бога?
На этот вопрос ответила быстро, не раздумывая.
– Верила и верю.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что мы до сих пор живы!
– А те, что там, на улицах, среди них, по – твоему, не было верующих? Они, что все сплошь и рядом грешники и атеисты?!
– Не знаю! Но иногда кажется, что мы там, на улице, среди них. Висим и смотрим. А все то, что происходит, происходит только в нашем воображение. Может быть, каждый из инх переживает свое страшное приключение.
– Вполне вероятною. Но это не исключает желания во всем разобраться. И если то, что ты говоришь, является истиной, то где же твой Бог? Нет, вынужден думать, что все то, что происходит, является настоящей реальностью. Все это доказывает, что за всем стоит тот, кого принято было называть богом. Любому человеку, и сколько бы их не было, сотворить такое не под силу. Бог или боги есть. Но вот какие они? В любом случае, добрыми их не назовешь. Даже, если допустить, что в том мире мы были самыми продвинутыми грешниками, в чем сильно сомневаюсь. Даже в этом случае, мера наказания не сопоставимы с преступлением. Если это ад, то здесь мы оказались совершенно случайно. Или стали жертвой научного интереса жестокого, холодного и равнодушного бога. Вот о чем я думал. Понимаешь, в этом мире мне никак не удается различить, где пролегает граница между добром и злом. Раньше все было проще, существовало абстрактное добро, и не менее абстрактное – зло. А сейчас все это исчезло. И для нас и для тех, кто на улицах. Эти понятия перестали существовать. Мы еще живые, пока не мертвые. Они мертвые, но все еще живые. Ничего не понимаю и ничего не соображаю!!!
– Ну успокойся. Сейчас покушаем, и все будет хорошо.
Сказала, как капризному маленькому ребенку. Материнский инстинкт способен доминировать над любым другим, в том числе и над унынием и духом противоречия.
После обеда, хочется думать, что это был, именно, обед. Хотя бы потому, что он состоял из трех блюд. По закону Архимеда, легли отдохнуть. Не заметил, как соскользнул в сон. На этот раз разбудила Наташа.
– Ты кричал во сне. Приснилось что – то страшное?
– Совершенно не помню. А что кричал?
– Что– то про мячи. Странно, правда?
– Странно.
Сна не помнил. Но то, что кричал, про мячи, наводило на определенные размышления. Что же снилось?
– Ничего в голову не приходит. При чем здесь мячи? – Соврал я.
– Юра, что будем делать дальше? Может останемся здесь? Это место кажется безопасным. Продукты есть, можно будет выбраться в город, что бы пополнить запасы. Дверь входная крепкая, окна тоже как пуленепробиваемые. Проведем здесь какое-то время. А потом дальше двинемся.
– Наташенька, вот эта безопасность больше всего и настораживает. Я ведь тоже так думаю. Но здесь слишком безопасно, чересчур. Я стал совсем забывать о том, что на улице творится. Ты судя по всему, тоже. Опасность не перестала существовать, и она стала не только явной. Вспомни мост. По мне, уж лучше бы сидели здесь и от страха дрожали, чем этот мнимый рай. Может это ловушка. Кто– то специально усыпляет нашу бдительность. Хочет, чтобы мы просидели здесь как можно дольше. Нет, милая, нам надо мотать отсюда. И чем быстрее, тем скорее. Как думаешь?
– Наверное, ты прав. Но ты говоришь об этом 'кто – то', с такой уверенностью. Ты, действительно, думаешь, что этот кто – то настолько в нас заинтересован?
– Если в состояние это опровергнуть, милости прошу. Ты никак не можешь принять, что абстрактные понятия приобрели конкретную форму. Еще раз повторю: никогда не верил в Бога. Раньше бы спорил с тобой, опровергая твою веру тысячью различных доводов. Но тогда была возможность для этого. Абстракция тем и хороша, что допускает, позволяет трактовать себя как угодно. А теперь это реально, пойми, реально! Если не могу назвать тебе имя этого существа, описать его внешность, это не говорит о том, что его не существует. А доказывает лишь его нечеловеческую сущность.
– Не злись, Юрочка. Я все понимаю. Просто страшно покидать это безопасное место. Пускай безопасность, даже иллюзия. Знаю, что надо уходить отсюда. Не умом, сердцем понимаю. Слушай, Юра, а может, все это крысы делают?
– Вряд ли. Если это они, то все разрешилось бы гораздо раньше. Тогда, когда мы стали свидетелями сбора металлолома пионерским отрядом крыс имени 'Смерть Щелкунчику!'. Они четко провели линию. Где их территория и компетенция, а где наша. Нет, это не крысы. Это кое – что покруче. Этого и крысы, кажется, боятся, если не боятся, так остерегаются.
– Так что будем дальше делать?
– Переберемся через Невский проспект. Дойдем до площади…
Я беспомощно посмотрел не нее.
– До Сенной площади. – Улыбнулась Наташа.
– Да, до Сенной. Там знаю одно место, отсидимся какое-то время. А дальше по проспекту до выхода
