– Бежим, бежим скорее! – И мы побежали. За мгновение донеслись до Гостинки и забежали внутрь.
Часть 2. Другие.
Глава 1. Пыльный ангел.
Из всех достижений почти издохшего человечества шестисотый Мерседес самое великое.
Очень неприятно быть придуманным. Пусть выдумка вытащила из долгого, пустого небытия. Воплотила. Осуществила, зарядила неистощимой энергией. Тем не менее, существовать в рамках, нарисованных безумным богом! При таком потенциале эти рамки равносильны тому, чтобы быть голодным и не иметь рта. Безусловно, последний период существования человечества был очень интересным. А финал!!! Какой финал! Он нарисован кровью и нежитью. Страх и боль! Боль страха. Страх боли. Потенция. Пища! Реальность и ощутимость. Возможность и осуществимость. Если бы при всем этом не было никого сверху!.. Он, тот что наверху очень и очень непредсказуем. Но, конечно, нельзя не признать, его гениальность. Настолько, насколько может быть гениальным больной Бог.
Он открыл глаза и заворочался на заднем мягком сиденье Мерседеса:
– Азазель, по истечению друскавра я хочу, чтобы казнили: девяносто семь католиков. Пятьдесят два мусульманина. Тридцать восемь иудеев. Триста пятьдесят четыре сектанта, включая сто пятнадцать протестантов. Для полного счета сто двадцать пять православных. Католиков жечь. Мусульман – четвертовать. Иудеев – распять. Сектантов на кол. Православных – вешать.
Существо, сидевшее за рулем, повернуло безликую, черного цвета голову. Небольшие пупырышки, покрывавшие все то место, где должно было быть лицо, поползли вниз. Они собрались в большую складку, страшное подобие рта. Щель раскрылась. Раздался хриплый голос из вонючей пустоты:
– Хозяин, из оставшегося материала вряд ли удастся наскрести такое количество представителей разных вероисповеданий.
– Ты прекрасный исполнитель. Но фантазии у тебя нет совсем. Какая разница, к какой конфессии принадлежал тот или иной представитель человечества! Набери мне нужную сумму, и казни их по счету, во славу Атмана. Двадцатый век был веком безликой статистики. Не нам менять устоявшиеся правила. На кресте католик станет иудеем. В очистительном костре православный станет католиком, всего и делов – то. Меня больше интересует, почему Атман так тяготеет к культу Сатаны. Почему в сумме опять нелепое число – шестьсот шестьдесят шесть? Другие признаки тоже говорят сами за себя. Какой то дикий интерес недоучившегося школяра. То девственниц ему подавай, то грудных розовощеких младенцев… Бред! Где их взять? Прежде, при общем уровне сексуальной культуры и демографическом кризисе не сыскать было днем с огнем, а теперь и подавно. Когда все началось, мы перебили девяносто шесть процентов населения Города. Без разбора. Без системы, за два ихучкуратавра… Непоследовательно! Ты все понял?
– Да, хозяин. Аваддон шепчет мне, что в поле ощущения его детекторов появились те двое. Спрашивает, какие будут распоряжения?
– Оставить две машины. Послать Других. Пусть их схватят и доставят в Дом. Вреда не причинять. Колонне двигаться дальше. Ага, теперь и я их вижу… О, смотри, побежали. Ладно, пусть пока ими занимаются Другие. В Дом! И быстрее!
Атман придумал его очень красивым. В далекой нежити он выглядел, по – другому. На исходе веков его облик поражал. Породистое лицо с печатью давно исчезнувшего из этого мира благородства. Устремленное вперед. Хищное, ястребиное. И имя. Имя давно забытого ангела смерти. Малах Га – Мавет. Когда мир подошел к последней черте, произвести должное впечатление головой хищной птицы, рогами, крыльями, когтями, хвостом, можно было только на очень впечатлительного ребенка. Атман прав, наделив его внешностью прекрасного мужчины. Пристальный взгляд карих с золотыми искорками глаз всегда прятался за стеклами черных очков. Прямые брови, словно две черты, вразлет проведены углем. Черные, блестящие волосы, гладко зачесанные назад, мягко лежат на широких плечах. Высокие скулы. Узкий с горбинкой нос, в профиль – клюв хищной птицы. Тонкие, четко очерченные, сочные губы. Ослепительная, добрая, белоснежная улыбка. Правда, зубов в этой улыбке, слишком много. Тяжелый подбородок. Никакого намека на щетину. Прекрасно вылепленная голова прочно держится на мускулистой шее, немного длинноватой, что еще больше делало его профиль похожим, на птичий. Прямые, широкие плечи. Крепкие, но не слишком руки. Длинные, изящные пальцы, с овальными, черного цвета ногтями. Он редко снимал перчатки, но когда снимал, руки пугали не меньше взгляда. Большая выпуклая грудь и плоский живот. Длинные ноги с большими ступнями. Само совершенство.
Он всегда носил одну и ту же одежду. По натуре, будучи щеголем, сделал из своей униформы наряд самовлюбленного модника. Но вся одежда была одного цвета – черного. Кое-где проблескивали серебряные аксессуары. Свитер с высоким треугольным воротом. Блестящие кожаные штаны. Широкий брючный пояс с серебряной прямоугольной пряжкой. Кожаный пиджак с глубокими, пустыми карманами. Черные перчатки украшены серебряной нитью. Он никогда не расставался со своей тяжелой тростью. Она была сделана из черного дерева. Платиновая рукоятка выполнена в форме сидящего ястреба с опаловыми глазами. На ногах сапоги с прямоугольными носками. Они были украшены квадратными серебряными пряжками.
Он всегда улыбался, очень любил смеяться. Смех завораживал. Жертва не могла сдвинуться с места, когда он все так же смеясь, подходил, не мигая, глядя в глаза. Он вынимал из трости длинный закаленный клинок. С любовью глядя на обреченного, всаживал горячее лезвие вниз живота. И все так же, улыбаясь одним рывком вздергивал острую сталь до подбородка, уже мертвого, разваливая грудину надвое. Кровь и внутренности его не пачкали. Попадая на одежду, исчезали. Он впитывал боль всем телом, каждой частицей. Смотрел в глаза обреченных. Все они умирали с открытыми глазами. Но до последнего момента они видели его глаза и улыбку. В них застывал их последний миг.
Но Атман величайший насмешник. Он сделал его бесполым. Он не мог чувствовать сексуального возбуждения, чувствовать это ему было нечем. Малах Га – Мавет не мог простить Атману этого. Наделив человеческой внешностью, тот не дал ему самого главного. Он закрыл для него источник чувственного
