челюсти и засунул «ключ номер два» глубоко в пасть. Затем вернулся к очагу и устроился на уцелевшем табурете ждать. Теперь он мог себе позволить прочитать письмена на стене вдумчиво:
Минут через двадцать на пороге вновь нарисовался свирепо улыбающийся Кнут Юргенсен. Сапог он держал в левой руке:
– От ваш, рушшких, вше жло. Под вами штонало пол Европы пошле войны. Да и прежде вы были ишчадиями ада. Мой предок погиб под Полтавой!..
– Ты не забыл проверить, есть ли внутри сапога ключ? – огорошил нагло не прячущийся от убийцы Илья.
Кнут соображал из последних сил, потеря крови и недостаток кислорода – дурные советчики. Швед застыл, что-то мучительно в голове переваривая. Потом, судя по гримасе, отмел сомнения и решительно полез под куртку за пистолетом. Но пистолета там не оказалось.
– Кортес специально подстроил так, чтобы ты вернулся сюда безоружным, и я тебя убил.
– Ключ был в одном из горшков, которые разбил русский, – из-за спины шведа подал голос призраком объявившийся Кортес, – Русский перепрятал ключ или уничтожил, – Кортес подтолкнул шведа внутрь дома упершимся в спину стволом, – На холоде люди не чувствуют, когда у них крадут оружие. – и свободной рукой отнял яловый сапог.
И снова скрипнула дверь, хотя казалось бы, уже больше некому появляться в заброшенном монастыре у Вершины Мира. На скрип двери невольно дернулись Илья и Кнут, но только не Кортес. А в проеме двери стоял старик Угх, сгорбленный под грузом ответственности за неправильное решение, и смотрел прямо в глаза Кучину:
– Третий раз тебя спрашиваю, однако. Ты точно оставил снежных демонов Алсу под снегом?
– Оставил, дедушка. Оставил. Вызвал спасателей и поспешил за вами, пока следы не замело.
– О горе мне! Я не тому отдал ключ!!!
Вдруг ветер стал завывать еще громче. Костер вспыхнул, как глаза у кошки, которую внезапно осветили. Кортес, не поворачиваясь, сунул пистолет под мышку, будто градусник, и выстрелил. Поймавший пулю грудью Угх охнул и свалился. Лицом на каменный пол, ногами на снег. Колокольчик в волосах прощально звякнул. Кортес благодарил богов человеческой жертвой.
А мегатонник (Кортес давно раскусил, что это именно мегатонник) пускай себе живет и радуется. Пускай теперь отправляется ловить пузатого Мартина. И если партайгеноссе ускользнет от сородичей Кортеса, то от мегатонника ему не уйти. Именно такую интригу и выстраивал Кортес, когда неделю назад организовал утечку информации с рассчетом, чтобы Российский генштаб насторожился. Чтобы, прежде чем объект У-18-Б будет втоптан в грязь, заслал кого-нибудь из бойцов последнего рубежа погулять по Памиру и Бразилии.
Ненавидеть всех людей белой расы скопом Кортеса научил сам Мартин, и Кортес оказался прекрасным учеником. Теперь, когда русский наконец применит своего хваленого «нетопыря», не забыть бы прихлопнуть шведа с его великой любовью к бледнолицей самке.
– Это кара за ошибку. Тугжече [93]. Я не тому отдал ключ. Конец Света! – прохрипел аксакал и смолк навсегда.
Илья выстраданным тройным сальто перебросил себя в один из темных коридоров. Раздался еще один выстрел и предсмертный вскрик последнего шведа. Было слышно, как Кнут тяжело шмякнулся. И дальше поплыл затихающий скрип по снегу.
Латинос не мог убежать далеко, пока ключ оставался в чужих руках. Илья решил, что Кортес засядет где-нибудь за выступом скалы, ожидая, когда безоружный русский слепо бросится в погоню. Засада – любимая уловка любого индейца. Илья сохранял спокойствие и двадцать минут, и час, и три часа… Он бродил по заиндевевшим галереям тибетского монастыря и осторожно выглядывал из окон. Где прячется Кортес, он так и не смог отгадать. Потом выяснилось, что обувка покойного Курта оказывается россиянину в самый раз.
Потом пришло осознание факта, что латинос позорно бежал, отринув всякую надежду завладеть ключом. И искать беглеца не имелось уже никаких нужды и возможности. Снова испортилась погода, и поземка зализала все следы. Она гнала снежную муть от одного выступа скалы к другому, она тормошила заклякший труп буддийского монаха и сметала излишки снега в пропасть, будто мусор.
Прав был покойный Угх, каждый из добравшихся до тайного монастыря паломников здесь что-то оставил. Илья ради ритуала наколол палец и стряхнул выступившую бусинку крови. Как символ, что он прощается с прежней жизнью.
Глава 12. Бремя белого человека
Вокруг там и сям шелестела листва, это выходили на штурмовые рубежи другие бороро. Сквозь бахрому и кружева веток, сквозь дерматин и лавсан листьев, сквозь пряжу лиан то и дело проглядывали шоколадные торсы. Со стороны форта журчали по траве испуганные ящерицы и порхали прочь бабочки невиданных расцветок. А из кустов на Валеру пялилась засиженная мухами голова блондина в по босяцки надвинутой на лоб пилотке. Валера так и не узнал, был этот человек рослым или кургузым, потому что, судя по запаху, голову накололи на ветку уже пару дней тому, а туловище не прилагалось.
– Вкусный, – поймав взгляд Зыкина, причмокнул почти не различимый в густой, будто украинский борщ, траве Зуб и скользнул вперед.
Здесь бурно росли папоротники и высокие серебристые хвощи. Стволы деревьев щедро покрывались бородой мхов и проказой лишайников. Локти скользили по опавшим листьям, косые солнечные лучи падали между крученных стволов, и мир вокруг облепляли золотые пятна.
Когда не удалось захватить дорогих гостей на мостках и лобовая атака захлебнулась, бороро рассеялись вокруг форта в тесно прилегающих джунглях. И теперь хладнокровно сжимали кольцо. Они ползли, пока впереди не замаячила развешенная на кольях колючка. Оказывается, колючие заграждения были загодя цинично издырявлены и напоминали трал на кефаль, который торпедировала стая касаток.
– Многому меня научил мудрый Итубаре, – похвастался Зуб, протянул руки и прямо из кустов, будто