примириться с восставшей Прагой и готов стереть ее с лица земли. Вчера немцы весь день устанавливали пушки в Градчанах, нацеливая их на стобашенную Прагу. Когда же кончится это? Или им не судьба увидеть радостный день победы?
Йозеф прилег у окопа Вацлава и молча прислушивался к звукам раннего утра. Заметно побледнел горизонт: густое небо как бы подтаивало снизу. Щебет птиц почему-то настораживал. На улицах Праги вспыхивали редкие выстрелы. А когда стихало, зловещая тишина давила еще больше. Йозеф всем телом вдруг ощутил едва заметную дрожь и, чтобы лучше понять, в чем причина, с силой прижался к земле. Теперь он привстал и сидя прислушивался к гулкой вибрации, доносившейся откуда-то издалека. Трамвайная рельса, торчком, как мачта, вытянувшаяся в центре баррикады, вдруг как-то загудела, словно от боли, и Йозефу показалось, что укрепленный на ней национальный флаг затрепетал от дрожи.
Гул заметно нарастал, и к нему прислушивались уже многие. Вацлав вылез из окопа и в тревоге поглядел на Вайду. «Слышишь, танки ведь!» — как бы говорил его взгляд.
Йозеф молчал, стиснув зубы. Нет, это не грохот дальней канонады и не разрывы бомб — так гудят лишь танки, несущие железный гром понизу, от которого, уже слышно, содрогается земля.
— Танки Шернера! — едва слышно прошептал Вацлав.
— К бою, товарищи! — властно сказал Вайда. — К бою!
Теперь ясно, танки. Это они. Грозно загрохотали выстрелы. Закипел еще дальний бой. Немцы, видно, решили разом покончить с Прагой. Может, и прав Вацлав, на минуту дрогнул Вайда: разве можно справиться с такой армадой? Нет, только не сдаваться. Ни в коем случае. Сколько б их ни было — смерть или победа!
Повстанцы проверили оружие, дозарядили магазины, приготовили гранаты. Выкатили последнюю пушку, принесли последние снаряды.
Смерть или победа!
А гул все ближе и ближе, и лязг гусениц уже различим на соседних улицах. Йозефа зовут к телефону. Нет, сейчас не до разговоров. Пусть сходят и выяснят, в чем дело.
Смерть или победа!
Еще не вернулся связной, а в глубине улицы показался первый танк, за ним второй, третий... Сколько же их мчится навстречу повстанцам? Но что такое? Вайда даже привстал, из окопов высунулись партизаны. Что такое? Передний танк весь облеплен людьми, и над ним полощется Красное знамя.
— Русские, други, ура!
Повстанцы бросились на баррикаду, перемахнули через нее на ту сторону улицы и стремглав понеслись навстречу танкам.
— Русские, братья пришли, ура!
На улицы и площади высыпала вся Прага. Она смеялась и плакала, расспрашивала и благодарила, восхищалась изумительным подвигом войск, за ночь пробившихся из Германии, чтобы вызволить из беды Злату Прагу. Честь и слава героям! Честь и слава освободителям!
Все дни восстания низкое небо было хмурым, дождливым. Сейчас же над Прагой вставало яркое солнце, солнце счастья и свободы, солнце победы!
Старый скромный памятник раненому воину вынесен на простор шумной площади, и тонкие очертания его темной падающей фигуры как бы вырезаны на чистом фоне золотисто-голубого неба. Воин смертельно ранен. Искусство ваятеля изумительно точно передает инерцию бега, еще сохранившуюся в пораженном насмерть сильном теле. Фигура воина необычно сочетает два противоречивых движения: одно — в бой, в жизнь, а другое — в беспомощность, в смерть...
Жаров заинтересовался. Памятник символичен. Израненная Прага тоже истекала кровью. Но вовремя пришли друзья и отсекли палаческую руку. Смертельно раненный город-воин уже дышит вольно и свободно. Сейчас он ничем не напоминает о беспомощности и смерти, у него только одно движение: в бой, в жизнь!
И в самом деле, куда ни взгляни, гремит и ликует Злата Прага.
Вместе с живым потоком машину Жарова как бы вынесло в шумное людское озеро Вацлавской площади и прибило к тяжеловато-торжественному всаднику с копьем.
— Вам куда? Хотите, поможем? — наперебой предлагали чехи офицерам, которые спешили на митинг- парад чехословацкого войска. Молодой человек в больших дымчатых очках охотно вызвался в провожатые. Снова и снова замелькали каштановые бульвары и площади, каменная летопись которых напоминает о большой и бурной жизни: готические башни, фасады ренессанса, статуи.
— Як вам се ту либи?[51] — спросил чех-проводник.
— Очень, очень нравится! — за всех, ответил Жаров.
Мимо несли яркое полотнище с надписью: «Се Совецким Свазем на вьечны часы!»[52]
— А нигды инак! Никогда иначе! — сказал юноша.
Живой человеческий поток устремлен к центру, где бушевало тысячеголосое людское море, расцвеченное флагами и знаменами, полотнищами лозунгов, огневыми красками национальных костюмов. Чудный майский воздух звенел песнями радости и музыкой гимнов и маршей.
Оставив машину, офицеры пробились на Староместскую площадь, где возвышалась аскетически строгая фигура Яна Гуса, обращенная лицом к Тинскому костелу с его поразительно легкими архитектурными линиями. Толпы людей словно расцвечены: моравцы в своих зеленых альпийских курточках, обшитых медными пуговицами, коренастые словаки в костюмах из белой шерсти, с пастушескими топориками- посохами в руках, рослые чехи из деревень в расшитых кожушках. Жители столицы тоже во всем лучшем и праздничном, девушки — в венках и многоцветных лентах, дети, облепившие памятник Яну Гусу, с маками в руках. Рабочий и крестьянский люд заполнил всю площадь, все прилегающие к ней улицы, балконы выходящих на нее домов.
Мимо правительственной трибуны шли колонны чехословацкого войска. У него славный боевой путь от Днепра до Влтавы. Стройные ряды проходят мимо, и лозунги привета звучат то по-чешски, то по-словацки, то по-русски.
— Хорошо идут! — порадовался Жаров.
— Еще бы! — согласился Григорий. — Родная сестра нашей армии.
— Славная сестричка!, — Андрей пристально вглядывался в ряды колонн, отыскивая знакомых. — Трудно поверить, что все началось с одного батальона.
На низкой трибуне — Клемент Готвальд. Он восхищенно следит за колоннами и время от времени бросает людям жгучие и пламенные слова, вызывающие самый горячий отклик в их сердце. Возле него генерал Людвик Свобода — уже военный министр нового правительства. Бенеш молчит. Видно, не так представлял он себе этот парад.
— Смотри, указал Березин, — видишь кто?
— Гайный! — воскликнул Жаров от удивления, хотя давно искал его среди участников парада. — Капитан Гайный!
На них смотрели и радостно улыбались чехи и чешки.
— Честь труду! — крикнул в ответ Вилем. — Ать жие Руда Армада!
Поручика Вацлава Конту они не увидели. Убит или ранен? Зато, как только пошли танки, Жаров первым заметил светловолосую в пилотке голову Евжена Траяна, высунувшегося из открытого люка.
— Траян! Траян! Ать жие ческословенска армада!
— Ать жие Москва! — обернувшись, крикнул Траян.
Долго гремит и ликует древняя Прага, празднуя победу и свое освобождение. Когда пришли Вилем Гайный и Евжен Траян, офицеры горячо обнялись и расцеловались на глазах у сотен людей. Оказывается, Вацлав Конта ранен и лежит в одном из пражских госпиталей.
Офицеры направились к машинам. По пути на свою квартиру Вилем долго кружил по городу, показывая друзьям достопримечательные места родной столицы.
Жаров и Березин залюбовались Карловым мостом, с которого открывается чудесный вид на замок. Полукилометровый мост построен еще в четырнадцатом веке и украшен тридцатью статуями. Машина
