Из кустов появились семь танков. Мчались прямо на разведчиков. Сжимая в правой руке гранаты, им навстречу поползли Зубец, Орлай, Бедовой. Первый танк летит прямо на Зубца. Разведчик привстал на четвереньки, отполз вправо. Что ой, испугался? Нет, нет. Пропустив машину, метнул вслед гранату, и стальная махина в пламени. Ай да Зубчик! Второму танку Ярослав угодил в борт и без передыху бросил еще гранату. Эх, погорячился! Две машины подбили артиллеристы. Остальные танки повернули вспять.
— За мной, на дамбу! — прокричал Максим и вместе с бойцами вырвался к земляному валу. — Что за черт, мины! — зло выругался он, разглядев их у самой насыпи. Из-под земли торчали высокие рукоятки, опутанные тонкой проволокой. Зацепись — и сразу на воздух. Только не залегать, иначе все пропало.
— По гранате на мины, по две — по насыпи, за мной! — и первым вымахнул на дамбу.
Сзади раздался взрыв, и рухнули сразу двое. У Максима больно защемило грудь. Вот цена его решимости. Но кто знает, какой бы страшной ценой заплатил он, не прояви этой решимости.
Противник бросил навстречу спешенную роту венгерских гусар в синих коротких куртках. Но подоспели тридцатьчетверки, и гусары рассеялись. Разведчики ворвались в венгерское село уже за насыпью. За крайними домиками в саду полно трупов. Синие куртки в крови, лица убитых перекошены и обезображены. Венгерских гусар за неудачу расстреляли немцы.
— Вот те и дружба! — сказал кто-то.
— Долго они вместе не навоюют, — добавил Якорев.
Лишь к полночи стихли немецкие контратаки. Дугообразная насыпь осталась за Жаровым. Однако Андрей тревожно прислушивался к шуму боя слева. Там полк Кострова отбивал ожесточенный натиск немцев, расходуя последние боеприпасы. У Жарова их тоже мало. Тем не менее, что мог, он послал туда. Переправа разбита. Комдив мобилизовал уцелевшие средства, чтоб помочь Кострову.
На дамбу примчался разгоряченный Моисеев. Он стал увереннее, и Жаров высоко ценил в нем талант организатора и руководителя полкового тыла, меньше нажимал на него, хотя Моисееву все еще нередко доставалось за промахи. Сейчас он привез три подводы с патронами и гранатами. Выдав свой обоз за подводы Кострова, начальник тыла пробился к переправе, проник на паром и ухарски подлетел к дамбе, зная, как дорог тут каждый патрон. Начальник штаба уже готов был распределить боеприпасы среди комбатов.
— По подводе? — обратился он к Жарову.
— Моисеев нарушил приказ комдива, — остановил тот начальника штаба, — и у нас один способ выполнить его — немедленно отправить подводы Кострову.
Начальник тыла смешался:
— Как отправить?..
— И немедленно! — повторил Жаров.
— У нас у самих ничего нет.
— Собьют Кострова — нам никакие боеприпасы не понадобятся.
Моисеев нехотя и с досадой взобрался на переднюю повозку. Никогда не знаешь, как поступит этот Жаров.
— Но, каурая!.. — хлестнул он нерасторопную лошадь. — Но-о!..
Когда стих бой, к Леону пришла Таня. Села рядом, молча прильнула к плечу, и у нее сразу потеплело на душе. Они столько выстрадали вчера и стольких похоронили сегодня! Сердце было полно жажды внимания, участия, заботы. Новые неудачи Леона растревожили Таню. Она всегда хотела, чтоб стал он энергичнее, упорнее и превзошел самого себя. Однако не безответная ли к ней любовь мешала ему быть таким? А вчера и сегодня в бою Леон был необычайно прост и человечен, он изумлял всех своим упорством, стойкостью, умением направить людей, и разве его вина, что противник подавлял силой.
— Я тебя очень люблю, — тихо сказала Таня.
Леон и обрадовался и насторожился. Что с нею? Сочувствие или жалость из-за его неудач? Только сомнения бессильны отравить ему радость. Его охватила необычайная нежность к ней, готовность ко всему, чего бы ни потребовала Таня. Он тихо обнял ее и осторожно поцеловал. А потом долго-долго сидел молча, пытаясь разобраться в ее чувствах. Вот и недавно вроде примирилась с ним, даже расцеловала, а сердечной близости все же не было. И какова она будет, их любовь, теперь?
Не зажигая света, он уложил Таню в землянке, заботливо укрыл своей шинелью и отправился в роту. А когда вернулся, Таня спала. Он присел у порога, глядя на звезды. Как смешно все-таки устроена жизнь, и как много искушений на пути человека. Как же преодолеть их и сделать самое главное, к чему ты призван в жизни? И как надо любить, чтобы любовь помогала жить? И судьба ли ему выжить, коль всюду столько страданий, крови, смертей? Он пристально глядел на Большую медведицу, словно искал у нее ответа, но она, опустив голову, все так же безмолвно глядела вниз.
Дня через три Самохина вывели в резерв и вызвали к командиру полка. «Не на проборку ли? — гадал он дорогой. — А за что? За дамбу? За потери? Или за все сразу? Ведь столько танков! Сначала семь. Затем двадцать. А под конец все тридцать. Чуть не по танку на бойца. Они по тебе из орудий, а ты из автоматов. Сдержи попробуй. Будь бы хоть гранат вволю. Правда, помогли бронебойщики. Но это же не артиллеристы. Ведь врукопашную приходилось. Так и скажу, врукопашную! Только где доказать!» — морщился Самохин.
Жаров встретил его как-то сдержанно и, как показалось Леону, хитро посматривал исподлобья. Поздоровался, а сесть не пригласил, что было недобрым предзнаменованием.
— Ну что, Самохин?
— Товарищ подполковник, невозможно было стоять.
— А стояли...
— Пятились, конечно, иначе отрезали б...
— А не поддались.
— К самому берегу прижали.
— А не сбросили.
Леон никак не мог понять, в чем тут ирония и чего в конце концов хочет от него Жаров?
— Поздравляю, — протянул Андрей руку, — от души поздравляю! На, сам читай, — подал ему радиограмму.
Леон удивленно взглянул на командира. Неужели орден? Вот чудо. А сам уже развернул загадочный листок. Что такое? Не может быть! Он метнул взгляд на Жарова, опять взглянул на листок. Неужели? Он даже протер глаза.
— Товарищ подполковник!
— От души поздравляю... — повторил тот, понимая состояние офицера, — с высоким званием Героя Советского Союза!
— Товарищ подполковник... служу Союзу... Советскому Союзу служу... — махнул он рукою, окончательно запутавшись.
— Все по заслугам! Геройски получилось. Смотри, сколько танков набили. Ведь врукопашную, можно сказать. Так и писал комдиву.
— Я просто оглушен, — улыбнулся наконец Самохин. — Думал, проборка, всю дорогу объяснения обдумывал. А тут...
— А теперь садись, сейчас придет Березин, будем завтракать.
В доме венгра-учителя звучный рояль, и Думбадзе всех заворожил своей игрой. Черезов утонул в кресле, положив подбородок на переплетенные пальцы рук. Откинувшись на спинку, молча сидел на диване Березин. Поодаль от него — дочь хозяина, красавица Илона, в простом элегантном платье. Нет-нет, она взглянет на Николу, и в глазах ее неподдельный интерес. Жаров, скрестив на груди руки, застыл у окна.
Знакомые мелодии Чайковского словно оживили родной и любимый мир, не сравнимый ни с чем на свете, и Андреем сразу овладело сладостное оцепенение. Задушевная музыка, убаюкивая и навевая сон, заставила его закрыть глаза.
Возник мир, полный солнечного блеска, зеленеющей травы, золотых и серебряных цветов. Где-то
