Но он не воротился, и лицо ее приняло такое злое выражение, что вся красота ее исчезла. Она кинулась в креслы и с силою стала качаться, потом вскочила, почти бегом пробежала комнату и дернула так сильно за шнурок колокольчика, что кисть осталась в ее руках. Отбросив ее от себя далеко, она сказала отрывисто вошедшему лакею:
— Мисс Бетси!
Через две минуты вошла, или, лучше сказать, вкатилась, толстая англичанка. Огненные ее волосы были взбиты в мелкие пукли; на голове ее был чепчик с лиловыми лентами, но и он не мог скрыть ее жидкой косы и таких жидких волос, что красная кожа на голове просвечивалась. Она была затянута в пестрое платье, и пышная ее талия была открыта.
— Детей за класс! — не отвечая на поклон мисс Бетси, сказала Надежда Александровна и нетерпеливо глядела вслед толстой англичанке. Потом она подошла к зеркалу, оправила вуаль на голове и, приняв спокойное выражение лица, пошла на террасу, мимоходом взяв какую-то книгу. Она уселась в креслы и стала качаться; но покачивание на этот раз было медленно, выражение лица так кротко; ее серые быстрые глаза щурились и наконец закрылись.
В это время Тавровский возвратился к террасе; но голова его была повернута к лугу, где дети плакали, узнав, что им велят идти учиться.
Когда он подошел к ступенькам и увидел дремавшую в креслах Надежду Александровну, он остановился, посмотрел с улыбкой на спящую и повернул назад. Спящая быстро открыла глаза и крикнула:
— Поль!
— Я думал, вы спите…
— Вы куда идете?
— Назад. Я было пришел ходатайствовать за детей.
— Останьтесь! — повелительно произнесла Надежда Александровна.
— Вы, кажется, считаете меня тоже за ребенка? Но вам трудно будет сладить со мной; я очень капризен и…
— Разве это вежливо — убежать и оставить, — горячась, перебила его Надежда Александровна.
Тавровский, смеясь, в свою очередь перебил ее, сказав:
— Мы играли с детьми. Вообразите, я было догнал ее и взял за руку: как она на меня посмотрит… Я сконфузился даже.
— Вы, кажется, слишком много приписываете могуществу ее взгляда; чтоб вас привести в смущение, надо…
Надежда Александровна остановилась и, взяв неожиданно под руку Тавровского, повлекла его к лугу. Подходя к детям, она приняла такой строгий вид, что Марк Семеныч сказал:
— Надинь, ты не сердись; это я виноват.
Но Надинь не слушала его и строго спросила мисс Бетси по-французски:
— Что значит, что дети не уведены?
— Они заигрались! — подхватила mademoiselle Клара.
— Maman, позвольте! — со слезами бормотали дети.
— Надинь, дай им поиграть еще! — сказал Марк Семеныч.
— Вздор! голову мне вскружили своими криками, — отвечала Надежда Александровна и повелительным жестом приказала детям удалиться.
Мисс Бетси и mademoiselle Клара пошли за детьми. Mademoiselle Анет тоже хотела было следовать за ними; но хозяйка дома остановила ее, сказав небрежно:
— Вы теперь им не нужны, можете идти в свою комнату.
Марк Семеныч подхватил любезно:
— Вы, я думаю, устали. Мы, кажется, слишком пользовались вашей добротой. Позвольте, я вас провожу.
— Mademoiselle Клара, mademoiselle Клара! — закричала Надежда Александровна, не выпуская руки Тавровского.
Француженка подбежала к хозяйке дома, которая сказала:
— Прикажите провести ее в ее комнату, — и, обратись к Марку Семенычу, она поманила его к себе.
Он подошел; жена взяла его под руку и, глядя язвительно то тому, то другому в лицо, молча повела их на террасу.
Комнаты, назначенные для новой гувернантки, были очень милы и удобно меблированы. Одна выходила в сад и была перегорожена занавесью, так что из нее вышла спальня и маленькая гостиная. Другая выходила на двор; в ней была уборная. Из каждой комнаты был выход: из одной — на двор, из другой — в сад.
Явилась горничная, очень порядочной наружности, и стала разбирать чемоданы.
Mademoiselle Анет, сев у окна в мягкие креслы, так задумалась, что не замечала Марка Семеныча, стоявшего уже с минуту в дверях и пристально смотревшего на нее.
Mademoiselle Анет, наконец увидя его, быстро встала. Марк Семеныч кинулся к ней, взял ее руку и тихо, с волнением сказал:
— Простите, простите меня!
— Что вы, Марк Семеныч!
— Я виноват: вы…
— Полноте! — с принужденною веселостью перебила его mademoiselle Анет, и, придвигая стул к окну, она сказала: — Садитесь! — но, как бы опомнясь, улыбнулась, положила руку на спинку стула и продолжала: — Я еще не привыкла к своему новому положению; но я скоро совершенно войду в него. Эти комнатки очень миленькие, и я…
— Скажите, может быть, чего-нибудь недостает здесь?
— Нет, здесь всё так удобно!
— Я рад, что хоть комнатой вы довольны.
— Я всем довольна… Ваши дети очень милы.
Марк Семеныч тяжело вздохнул.
Молчание длилось с минуту. Марк Семеныч сказал:
— Для вас избрана горничная очень порядочная; вы можете быть покойны на этот счет.
— Благодарю вас.
— Может быть, вам не нравится, что ваши комнаты очень отдалены от других? Но всё занято, и я думал, что вам здесь будет свободнее.
— Вы очень добры.
— Я, кажется, вас стесняю! — как бы только теперь заметив, что mademoiselle Анет стоит, сказал Марк Семеныч и, раскланиваясь, прибавил: — Мы будем обедать в пять часов en famille [6].
Не успел скрыться Марк Семеныч, как mademoiselle Анет вошла в уборную, думая застать горничную; но ее уже не было. Она подошла к окну и, взглянув в него, услышала топанье лошадей и свист бича. Тавровский сидел впереди в четвероместном шарабане, запряженном серыми лошадьми. Надежда Александровна и mademoiselle Клара усаживались на второе место. Шарабан уже двинулся, как Тавровский повернул голову к дамам, верно желая что-нибудь сказать, и его глаза встретились с глазами mademoiselle Анет. Он почтительно приподнял шляпу, отчего женские головы, как бы через электрический удар, повернулись к окну; но mademoiselle Анет успела скрыться.
Эжень был прислан отцом за mademoiselle Анет, чтоб вести ее в столовую. Комната была большая, освещенная сверху. Огромное зеркало вделано в простенке; с боков были этажерки с вазами и разными редкими сервизами. Громадный буфет занимал почти всю ширину стены столовой. Стол был уже накрыт. Все гувернантки и дети находились в ней. Марк Семеныч встретил новую гувернантку в дверях столовой и, приветливо улыбаясь, сказал:
— Эжень выпросил у меня позволение быть вашим кавалером сегодня. Позволите ли вы ему?
