в его сети.
— Я не так молода и неопытна, чтоб не заметить этих сетей, если бы даже они были сотканы из паутины.
— О, не говорите мне этого! Я знал его победы над такими женщинами, которые его ненавидели и… Впрочем, к чему всё это я говорю! вашего слова для меня достаточно. Я покоен: ваша дружба ко мне теперь доказана…
И Марк Семеныч, почтительно пожав руку mademoiselle Анет, вышел из ее комнаты.
Не без страха вошла в столовую mademoiselle Анет и была очень довольна, что хозяйка дома не явилась к столу. Марк Семеныч был весел, но, к удивлению mademoiselle Анет, после обеда, в семь часов, поехал в клуб. Уложив детей спать, mademoiselle Анет возвратилась к себе и нашла на столе записку: она была от Тавровского; вот ее содержание:
«Принимая участие в вашем настоящем положении, я решаюсь известить вас, что есть лицо, способное наделать вам таких оскорблений, которые ничем нельзя загладить. Я беру на себя смелость дать вам совет. Оставьте немедленно этот дом; скажу еще проще: не выходите из своей комнаты ни к чаю, ни к столу… даже если за вами будут присылать. Будьте благоразумны: последуйте моему совету. Если же вы желаете меня видеть и лично услышать причины, почему я решаюсь давать советы, то вы можете меня известить, положив записку на вашу лестницу в сад, на шестой ступеньке внизу» и пр…
Эта записка привела mademoiselle Анет в совершенное отчаяние. Она долго думала, наконец написала записку и положила на условленное место.
Ночь она провела очень тревожно и рано утром, встав, оделась и вышла через садовую калитку в поле. Тавровский, спрятавшись за кусты, уже ждал ее. Он радостно пошел к ней навстречу и сказал:
— Я очень благодарен вам, что вы имели ко мне несколько доверия и решились…
— Ради бога, скажите, чего я должна ожидать от нее? — поспешно спросила mademoiselle Анет в сильном волнении.
Наружность Тавровского была встревожена, даже мрачна, и он, иронически улыбнувшись, сказал:
— Всего, что только может сделать женщина в порывах необузданного гнева.
— Что мне делать! — в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
— Немедленно оставить этот дом… Я желал вас видеть, потому что хочу вам сообщить…
В это время mademoiselle Анет слабо вскрикнула, указывая на калитку, из которой вышла мужская фигура.
— Боже мой! что со мной будет! — побледнев, произнесла она.
— Идите смело назад. Я вечером буду здесь.
Сказав эти слова, Тавровский скрылся в кустах, а mademoiselle Анет чуть не бегом побежала домой. У калитки она встретила Марка Семеныча, который нисколько не удивился, увидав ее, и сказал:
— Вы, кажется, как и я, вышли подышать чистым утренним воздухом.
— Да, я… — в смущении произнесла mademoiselle Анет.
Марк Семеныч подал ей руку и с участием спросил:
— Что с вами? вы встревожены?
— Я скажу вам откровенно, что сначала испугалась, увидя, что кто-то идет ко мне.
— Бедная, бедная! как вы напуганы! Но я дождусь, что жизнь ваша будет течь тихо и спокойно… О, сколько наслаждения видеть друга своего счастливым и знать, что я один всё это сделал! В этих случаях простителен эгоизм, не правда ли?
Mademoiselle Анет была в таком волнении, что ничего не понимала, что говорил ей Марк Семеныч, и со всем соглашалась.
Она сказалась больной и не выходила к столу и чаю. Вечером она решилась идти опять в поле, но не успела она выйти из калитки сада, как чья-то фигура скользнула по забору и калитка заперлась изнутри. Слезы брызнули из глаз бедной mademoiselle Анет, которая напрасно силилась отворить ее. Прислонясь к забору, она простонала:
— Боже мой, я погибла!
— Не бойтесь: я здесь! — сказал Тавровский.
Mademoiselle Анет радостно кинулась к нему и, рыдая, сказала:
— Меня заперли!
— Спешите же оставить дом: вы видите!
— Куда я денусь?
— У вас есть человек, преданный вам…
Но mademoiselle Анет не слушала Тавровского… Она задрожала: кто-то раскрывал калитку, и скоро она услышала голос Марка Семеныча:
— Mademoiselle Анет! вы здесь? где вы?
— Я здесь! — в волнении отвечала mademoiselle Анет и, пожав руку Тавровскому, шепнула ему:
— Я оставлю завтра же этот дом.
И она пошла навстречу к Марку Семенычу, который с удивлением спросил:
— Что это значит? калитка заперта!
— Вообразите, я только вышла, как кто-то вошел в нее и запер.
— Вы пришли для вашего друга?.. Да, нам надо переговорить с вами! — с чувством пожимая руку mademoiselle Анет, сказал Марк Семеныч.
— Да, я хотела переговорить! — с замешательством сказала mademoiselle Анет и умоляющим голосом продолжала:- Пойдемте домой: за нами следят.
— Вы правы! против вас и так вооружены!
Вбежав к себе, mademoiselle Анет так была взволнована, что не вдруг заметила mademoiselle Клару, углубившуюся в креслах в темном углу.
— Что вы здесь делаете? — с сердцем спросила ее mademoiselle Анет.
— Меня прислала хозяйка дома за вами; я вас жду уже с полчаса. Где это вы были? — улыбаясь, спросила француженка.
— Скажите Надежде Александровне, что я не могу идти к ней… Завтра — когда угодно.
— Хорошо, я скажу ей.
И mademoiselle Клара, иронически улыбаясь, вышла из комнаты.
В страшной тревоге провела ночь mademoiselle Анет, решившись твердо оставить завтра же дом Марка Семеныча. На другое утро, выйдя в сад к детям, которые были с гувернантками, чтоб видеть Марка Семеныча, она была поражена следующей сценой. Дети хотели кинуться к ней, но мисс Бетси остановила их и тотчас увела, a mademoiselle Клара презрительно улыбалась, смотря на побледневшую mademoiselle Анет, лицо которой, однако, выражало столько решимости, что ей мог бы позавидовать каждый вождь в критическую минуту сражения.
В это время все собрались в гостиной Надежды Александровны, которая сидела в креслах, допрашивая, всю в слезах, горничную mademoiselle Анет. Несколько лакеев и девушек стояли у дверей. Вошел Марк Семеныч и с удивлением воскликнул:
— Это что за собрание? — и, поцеловав руку у жены, он смотрел на нее вопросительно.
— Очень простое: вы набираете к себе в дом таких гувернанток, что их по ночам нет в комнате, — язвительно улыбаясь, отвечала Надежда Александровна.
— Я вас не понимаю! — изменясь в лице, сказал Марк Семеныч.
— А вот вы всё поймете. Просите сюда mademoiselle Анет!
Один из лакеев вышел.
— Что за сцены вы делаете! к чему эти лакеи, горничные у вас в комнате? — с ужасом оглядываясь кругом, говорил Марк Семеныч.
— Я должна же позаботиться, кому поручены мои дети.
— Ваши дети, по-настоящему, не должны были бы никому быть поручаемы, кроме вас!
