пишет Черчилль, — если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, и если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами. 13 июля 1944 года».
Сталин ответил, что не знает, о каком Дебице идет речь, «так как в Польше, говорят, есть несколько пунктов под этим названием».
Английский премьер тут же шлет новое нетерпеливое послание, в котором дает подробнейшие координаты нужного ему Дебице.
Сталин отвечает кратко, что он дал на этот счет необходимые указания. «…Обещаю Вам, что возьму это дело под свой личный контроль, чтобы было сделано все, что будет возможно, согласно Вашему пожеланию».
И действительно, взял под свой личный контроль.
«В тот же день, — рассказывал Василий Павлович Мишин, — мы с Серегой (С. П. Королев. —
Так мы и сделали. По обнаруженным чертежам и обломкам нарисовали крылатую ракету и выполнили ее в металле в Чехословакии. Нашими разведчиками был обнаружен некий Козак — заместитель главного немецкого ракетчика Вернера фон Брауна, чех по национальности. Он стал нам помогать. Помню, мы с Королевым сидим у него в гостях, оба в военной форме, подполковники, а его жена смотрит на нас и говорит: «А вы не военные. У вас сапоги не такие и лбы очень высокие». Как говорится, вычислила нас.
А к Октябрьским праздникам мы отправили в Москву на железнодорожной платформе готовую крылатую ракету, машину «Татра», ящик чешского пива и написали: «Подарок Сталину». Так начинался советский космос»[27].
— Сталин очень внимательно следил за такими делами, — говорит Молотов. — Вот пишут, что он не признавал кибернетику…
— Я имел честь, когда был студентом, слушать в аудитории самого Акселя Ивановича Берга. Это авторитет в науке об управлении! — говорю я.
Именно Берг был назначен Сталиным заместителем председателя государственного комитета по этим вопросам. Вот на каком уровне решалось дело! Конечно, мы не кричали об этом на весь мир. Сталин был величайшим конспиратором.
— Тысяча девятьсот сорок шестой год, ООН. Я с пяти лет помню вашу речь, вся страна ее знала: «Нельзя забывать, что на атомные бомбы одной стороны могут найтись атомные бомбы и еще кое-что у другой стороны (Молотов комментирует сам себя: «Вот это правильно!»), и тогда окончательный крах расчетов некоторых самодовольных, но недалеких людей станет более чем очевидным».
— Это была моя лично мысль, — говорит Молотов. — Я считал, что тут опасного ничего нет. Я очень тщательно обдумал это дело, а надо было сказать вместе с тем, поскольку на Японию были сброшены бомбы, и эти бомбы были, конечно, не против Японии, а против Советского Союза: вот, вспомните, что у нас есть. У вас нет атомной бомбы, а у нас есть, и вот какие будут последствия, если вы пошевелитесь.
Ну, нам нужно было взять свой тон, дать какой-то ответ, чтоб наши чувствовали себя более-менее уверенно.
Готового текста у меня не было, это я говорю правду. Потом некоторые обращались: «А что это «еще кое-что»? Там только атомная бомба, а вы сказали: у нас будет атомная бомба и кое-что другое».
Сталин мне потом сказал: «Ну ты силен!»
У нас еще ничего не было, но я был в курсе этого дела.
— А вот из вашей речи в ООН, тоже в 1946 году: «Делегат Филиппин старался доказать, что голосование советского предложения невозможно, так как оно якобы противоречит парламентским правилам… Я благодарю делегата Филиппин за то полезное поучение, которое он нам дает насчет парламентских порядков. Я думаю, что это будет полезно, в частности, на Филиппинах, когда там будет парламент (общий смех), и в других местах, где парламенты уже имеются».
— Да, бывало такое дело, конечно, — скупо замечает Молотов.
— Насчет «еще кое-чего» мне никто не поручал говорить. А потом Сталин это использовал для того, чтобы ограничить всякие разговоры о том, что мы слабы, когда у нас еще ничего не было. Ничего не было. Но это не надувательство. Ведь я в общем-то знал, что делается. Поэтому то, что я говорил, не противоречило фактическому положению дел. Но ничего еще не было. Только начали. Было оправдано потому, что будет у нас и атомная бомба, а водородную мы даже раньше взорвали, но это уже в более позднее время.
— Когда я сказал в ООН, что найдется «еще кое-что», все потом спрашивали: «Что ты имел в виду?» Я, конечно, имел в виду ракеты. Мы были в лаборатории Королева после войны.
— И Сталин ездил с вами?
— По-моему, да.
Королев
Космонавт В. Севастьянов рассказывал мне, что С. П. Королеву за успехи в освоении космического пространства хотели присудить Нобелевскую премию, но наши ответили, что такого академика у нас нет. Был якобы «профессор К. Сергеев…».
Военный космос
Когда я приезжал к Молотову с космонавтом В. Севастьяновым, Вячеслав Михайлович, рассуждая о космических программах СССР и США, сказал:
— Тут нам уступок делать нельзя. Они кончаются плохо. Это хорошо, что движемся вперед, иначе и быть не может, но от Америки нельзя отставать. Все равно ихнее дело, так сказать, ненадежное, но нам надо не забывать, что время нас торопит.
— Торопит, да, — соглашается Севастьянов. — Надо, чтоб они нас боялись.
— Они теперь нас боятся, — утверждает Молотов.
— Иначе они сразу полезут на нас не сами, так чужими руками.
— Это да, они все время чужими руками идут — это английская привычка у них. Англичане здорово в этом смысле научились чужими руками действовать, — говорит Молотов.
Я упомянул в разговоре космонавта Германа Титова.
— Он настоящий сибиряк, — говорит Молотов.
— Порядочный человек.
— По виду — да, — соглашается Молотов.
— Хорошо к вам относится.
— По какому случаю? — интересуется Вячеслав Михайлович.
