Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

годы у каждого советского певца была «своя» песня о Сталине. Максим Дормидонтович Михайлов паровозным басом гудел:

И смотрит с улыбкою Сталин,
Советский простой человек.

Великий Лемешев выводил бархатным тенором:

Богатырь народ-герой советский
Славит Сталина-отца.

Без голоса, но с чувством пел Утесов:

Так пять моряков умирали
На крымской горящей земле,
Но клятву матросскую Сталин
Услышал в далеком Кремле.

Бодро звенели голоса Бунчикова и Нечаева:

Сталинской улыбкою согрета,
Радуется наша детвора.

А кто-то из знаменитых, «народных» певиц щемящим откровением французской матери едва не доводил слушателей до слез:

И хоть вы не верите в бога,
Но все же я вам признаюсь:
В своей комнатушке убогой
За ваше здоровье молюсь.

Так было. Но Вертинский, его-то кто «за хвост тянул»? А он, грассируя, выводил:

Как высоко вознес он державу.
Вождь советских народов – друзей,
И какую всемирную славу
Создал он для Отчизны своей!

…Тот же взгляд. Те же речи простые.
Так же скупы и мудры слова.
Над военною картой России
Поседела его голова.

На даче Солоухина на стене – портреты последнего царя и царицы, фотография царской семьи. Мы не сходились во взглядах, скажем так, не во всем сходились, но это не мешало нам дружески общаться. Видимо, сказывалось то, что наши взгляды давно устоялись и состоялись, и каждый с уважением знал об этом.

– Что ж ты с Николашкой Кровавым носишь кольцо?- спросил у него один из писателей в Доме литераторов, указывая на перстень, сделанный из царской золотой монеты с изображением самодержца.

– Для кого Николашка, а для кого государь-император Николай Александрович,- поправил вопрошающего Солоухин. – И не такой уж он был кровавый, если разобраться. У Феликса тезка куда покровавее был, – подразумевал он, конечно, Феликса Дзержинского.

Надо сказать, в ту пору так называемого застоя ему доставалось за убеждения, как, впрочем, и мне за свои. В 1972 году и его, и меня вызвали на заседание партийного бюро. Предлог сформулировал председательствующий Сергей Васильевич Смирнов: «партизанская уплата членских взносов». Дело было в том, что мы платили взносы не лучше и не хуже других поэтов: гонорары непостоянны и непредсказуемы по времени. А главная причина нашего «промывания» заключалась, конечно, в его монархизме и моем сталинизме. «Неспроста нас с тобой вдвоем вызвали»,- сказал я Солоухину. «Ох, неспроста, неспроста»,- согласился он. Мы поехали после бюро к нему на московскую квартиру, и он упоенно читал опубликованные за рубежом стихи Цветаевой:

Белогвардейцы!
Белые грузди армии русской!

И еще:

Вопрос, как громом грянет:
Где вы были?