Мамка Сейдяка, старая Аниба, в ночь взятия Кашлыка степняками спать не ложилась. Потрясенная случившимся накануне вероломным убийством Бек-Булата, она приготовилась к самому худшему. А когда сообщили о проигранной битве при устье Тобола, то стало ясно, что Кашлык будет взят со дня на день.
Сейдяку шел уже седьмой год, и старая женщина, вырастившая давно собственных детей, всю любовь переключила на малолетнего наследника. Она холила его и баловала, чем не раз вызывала нарекания со стороны Зайлы-Сузге. Той хотелось видеть в сыне воина и продолжателя дела своего рода, а Аниба переживала за каждую его царапину и болячку. На счастье, малыш рос здоровым и крепким и уже имел собственный лук и детский кинжальчик, который с гордостью носил на поясе. От матери ему достался хороший голос и слух, и он часто подпевал ей, не замечая улыбок старших, с одобрением качающих головами.
Но сказывалась и кровь рода Тайбуги, необузданная и горячая. Он мог перевернуть поднос с едой, если кушанье ему чем-то не понравилось. Мог вырваться из рук баловавшей его Анибы и грозно топнуть ножкой, заявив, что она ему надоела.
— О, — произносила та, — настоящий князь растет! Он еще покажет себя, и о нем услышат все сибирские народы! Батыр будет!
Исчезновение из Кашлыка Зайлы-Сузге даже поначалу обрадовало Анибу. Теперь никто не мешал ей проводить дни и ночи рядом с Сейдяком. Но дальнейшие события показали, что жизни мальчика угрожает серьезная опасность. И Аниба приготовилась бежать.
В ту ночь она как раз готовила и упаковывала одежду мальчика, — теплую обувь, меховые шубки — и собиралась поутру выехать с небольшим отрядом из сибирской столицы, чтобы укрыться в одном из ближайших селений. Но, услышав крики защитников, поняла, что медлить нельзя. Она разбудила мальчика и начала торопливо одевать его, приговаривая:
— Собирайся, дорогой, сейчас к маме поедем… Давай быстрее, давай. Тот хныкал спросонья, но особо не сопротивлялся, натягивая одежду и сапожки. Лишь спросил:
— Я сам на лошади поеду? Да?
— Сам поедет, мой господин, сам… — успокоила его Аниба.
В этот момент в шатер кто-то вбежал, и женщина в испуге вскрикнула. Но то был старый шаман.
— Надо спасать мальчика, — торопливо выдохнул он, — степняки уже в крепости и могут схватить его, Собрались?
— Вот еще зимнюю одежду сложу, — засуетилась Аниба.
— Какая одежда! Тут живым бы остаться, а ты об одежде! Идем, пока не перекрыли все выходы из крепости.
— Где мой лук и кинжал? — заволновался Сейдяк.
— Вот они, вот, — Аниба торопливо подала детское оружие мальчика и, подхватив его на руки, поспешила за шаманом.
По всей крепости слышались крики и звон оружия. Мелькали факелы защитников, хрипели раненые. Никем не замеченные и не узнанные, они проскользнули к небольшой калитке, спустились к реке и бросились вдоль берега бежать подальше от зловещего места, где лилась людская кровь.
Они шли весь остаток ночи, неся Сейдяка по очереди на руках. Аниба едва передвигала ноги, и лишь любовь к мальчику придавала ей силы и заставляла идти, спасая его и себя.
Шаман постоянно оглядывался назад, опасаясь погони. Один раз они услышали топот скачущих лошадей и тут же скрылись в лесу. Оттуда увидели силуэты всадников, которые, нахлестывая коней, пронеслись мимо них. Кто это был: свои или чужие, определить было невозможно, а окликнуть всадников небезопасно. Может, то погоня, отправленная за ними?
Дальше шли уже медленнее и осторожней. С наступлением дня углубились подальше в лес и затаились.
— Неужели нет никого, кто мог бы прогнать этих дерзких степняков? — спросила вполголоса Аниба.
— Когда медведь встает из берлоги, то загнать его обратно невозможно. Не для того вылез он на свет. Так и со степняками. Они пришли, чтобы грабить и насиловать, чтоб забрать нашу веру, заставить нас молиться и поклоняться Аллаху. Все шло к тому.
— Но ведь есть же еще мужчины на нашей земле?
— Сохатый сильнее волка, но когда они нападают стаей, то он, обезумев, бежит куда глаза глядят. Если бы все лоси могли собраться вместе и наброситься на волков, то не было бы серых разбойников в лесу. Но нет у них вожака, и каждый защищает сам себя…
— А наши и сами за себя постоять не могут, — перебила его Аниба, — одно название, что мужики. Поразбегутся по лесам, точно лоси, залезут в болота по уши и будут там сидеть, пока все не закончится.
— Добром на этот раз не кончится. От степняков несет мочей, как от паршивого козла. Единственное, что они умеют, — это убивать. Я сегодня видел их хана по имени Кучум. У него волчьи глаза, и в них нет жалости. То боги наслали на нас проклятье за грехи наши. Нет, это конец… — И шаман, горестно вздохнув, опустил голову.
Тут неожиданно подал голос Сейдяк, молча лежавший до того на маленькой попонке, прихваченной расторопной Анибой.
— Никакой он не хан. Хан мой отец и дядя Едигир. А ваш злой Кучум родился от глупой ослицы. И когда я стану большим, то убью его. Я ведь вырасту, правда, бабушка Аниба?
— Да ты и сейчас уже вон какой большой, — поспешила успокоить его старая женщина, — лучше бы поспал чуток.
— Я пойду уток стрелять! — очень воинственно заявил мальчик, взяв в руки свой маленький лук.
— Успокойся, вояка, — мягко остановила его мамка, — навоюешься еще.
— Видно, придется нам ждать, когда такие воины подрастут, — кивнул старый шаман на Сейдяка, — потому и беречь его надо пуще всего на свете. На него у нас теперь только и надежда.
Дождавшись темноты, отправились дальше и вскоре добрались до ближайшего от Кашлыка селения, стоявшего на высокой горе, обнесенного неглубоким рвом. Тут жили дальние родичи Едигира и Бек-Булата, и на них можно было положиться, не выдадут.
Первым в селение отправился старый шаман и вскоре вернулся, сопровождаемый таким же, как он, стариком с длинной седой бородой.
— Мир вам, — поклонился тот Анибе, — да пошлют боги много лет и здоровья сыну нашего хана. Вот ведь времена пошли, что не можем даже принять его как подобает. Как же дальше жить будем!
— Почему нельзя в городище? — изумилась Аниба. — Или мы не на своей земле стоим? Или это не сын вашего хана?
— И мы на своей земле пока стоим, и придет время, ляжем в нее. И вижу, что это сын нашего хана, да только жизнь ведь у всех одна. Был сегодня днем дозор от степняков, и велели схватить вас, как только появитесь. Хотели остаться, чтоб подождать вас, но поскакали дальше. Верно, там где-то и приготовились встретить, не иначе. Так что опасно вам идти дальше.
— Да что же это делается-то?! — от души возмутилась Аниба. — Сюда нельзя и дальше идти нельзя. Так куда ж нам деваться? В воду что ли, и вся беда?! Так утопи ребенка своей рукой, старый хрыч! — Она схватила за бороду старика, словно тот был виноват во всех бедах.
— Успокойся, женщина! — одернул ее шаман. — Он нам добра желает, а ты готова… Успокойся, остынь.
— Добра желает, как же, — пыхтела Аниба, — оно и видно, что добра…
— Я перевезу вас на ту сторону, и там до утра укроетесь у пастухов, что пасут лошадей Ураз-хана. Он был дружен с его отцом, — старик показал на Сейдяка. — Пошлете верхового, чтоб он предупредил своего господина, и он поможет вам укрыться. Сейчас придет моя дочь и принесет еду. Пойду оденусь, чтоб плыть с вами.
— И на том спасибо, — проворчала Аниба.
— А я тут останусь, Надеюсь, что меня они не выдадут степнякам. В мои годы такая дорога чересчур тяжела, пойми меня, — как бы извиняясь, проговорил старый шаман.
— Как мыши от кота разбежались, — махнула рукой Аниба, теснее прижимая к себе Сейдяка, —
