Перфильев задышал тяжело и шагнул к Рябову.
— Посадишь меня? — сказал он со злобой. — По какому закону? Коммунистов нет, Москве мы не присягали, да тебя самого, Рябов, пытать надо, что ты за человек, понял? Нет твоей власти, понял? Я сам над собой теперь власть!
— А ну осади, осади, мозги-то вышибу! — тихо, сквозь зубы, проговорил Рябов.
— Ладно вам ругаться, чего вам эта башка далась? — встал между ними мужик.
— А мне она и не нужна! — сказал Перфильев. — Я вот Рябова проверить хотел, — он усмехнулся, отходя.
Он подошел к своему «ЗИЛу» и, ни на кого не глядя, склонился, проверяя простреленное колесо. Рябов сел с Митей, вытер локтем со лба пот.
— Видал? — сказал он Мите. — Проверить меня хотел? Головы на сувениры рубить начали! Озлобился народ, что дальше будет, один Бог знает! — Поморщившись, он поправил раненую руку. — Здесь в округе я один милиционер на двадцать хуторов остался! Здесь никакой власти и нет совсем! Слыхал, он сам над собой теперь власть! — Рябов от боли скрипнул зубами. — Чую я, идет по степи что-то страшное, чего и объяснить не могу…
Митя, задумавшись, все смотрел на мертвых.
— Встречал, что ли, кого из них? — спросил Рябов, заметив его взгляд.
— Нет, не встречал, — ответил Митя. — Видел одного человека в степи, но здесь его нет.
— Тревожно стало в степи, — угрюмо заключил Рябов.
Они сидели молча у кошары, глядя на мертвых. Каждый думал о своем…
Полуденная степь звенела от жары тонким неутихающим звоном. Мотоцикл стоял у столба с почтовым ящиком. Митя, сидя на камне у обочины, складывал из камешков пирамиду. Вдоль дороги, через равные промежутки, стояло еще шесть таких же маленьких пирамид.
Наконец, где-то вдали послышался звук мотора. На холме блеснуло лобовое стекло, и на дороге показалась машина. Она приближалась. Митя встал, отряхнул руки.
Это был старый пыльный «уазик». Он еще издали сбавил скорость и плавно затормозил напротив Мити. Митя встал, выбрался водитель, парень лет двадцати пяти. Он потянулся и закурил, прислонившись к машине.
— В городе бабу одну знаю, — ни к кому не обращаясь, заговорил он. — Страшная блядь, но очень красивая! Любит она в красных халатах газовых по комнате разгуливать, а белье у нее под халатом черное, очень опытная в разврате женщина! Хочешь, познакомлю? Она мне так и говорит: «Приведи мне, Серега, мужчину утонченного!»
— Мне письма есть? — спросил Митя.
— Эх, Дмитрий Васильевич, было бы письмо, я бы вам еще и от себя бутылку водки купил!
Митя улыбнулся. Он завел мотор и тронул мотоцикл в степь. Обернувшись, махнул рукой. Водитель докурил. Плюнув, посмотрел на небо. Вздохнув, сел за руль.
Машина ушла. Только столб с почтовым ящиком и каменные пирамидки остались на дороге…
В доме за Митиным столом сидел старик в железных очках и белом халате. Здоровый, крепкий, с лицом садиста, он листал больничный журнал и делал в своем блокноте какие-то пометки.
— Случаев холеры больше нет? — спросил он Митю.
— Нет. — Митя, сидя на корточках, чесал за ухом собаку.
Старик отложил журнал и в упор уставился на Митю.
— Удивительное дело, Дмитрий Васильевич! — заговорил он. — Чем хуже становится, тем меньше люди болеют! Вот вы, от чего в-основном лечите?
— Я? — Митя улыбнулся. — От запоев. Бывают травмы, ранения. Мне бы лекарств хоть каких- нибудь.
— Вот-вот, — обрадовался старик. — Запои, порезы, ушибы головы, ну триппер на худой конец или холера! Никаких вам надпочечников, никаких мочевых пузырей! Все, исчезли мочевые пузыри из природы, испарились! А где все эти замечательные болезни: мигрень, диабет, бронхит наконец? Да что там бронхит, где геморрой, я вас спрашиваю? — Он встал из-за стола, опираясь на палку. — Тупею я, Дмитрий Васильевич, от этих ушибов головы, практику теряю, деградирую… — вздохнув, он пошел к выходу, стуча палкой.
Митя, свистнув собаку, вышел следом.
Выйдя из дома, старик принялся ходить по двору взад-вперед, шибая палкой мелкие камешки. За воротами стояла «Нива» с красным крестом. Митя молчал, глядя на старика.
— Мне бы лекарств, Федор Абрамович, и бинты кончаются, — сказал он снова.
Старик перестал ходить, посмотрел на Митю сердито.
— Нет у меня лекарств, Дмитрий Васильевич, — сказал он. — И, наверное, не будет. Угля не будет, бензина не будет, ничего не будет! — Он достал из кармана конверт и протянул его Мите. — Вот деньги, вперед за два месяца, берите, берите, денег больше тоже не будет! — Отвернувшись, он посмотрел мрачно в степь. — У меня два доктора осталось на весь район, и то одного уже четыре месяца не видел. То ли пьет, то ли грабит. Еще старуха сестра осталась, да вот вы. Дожили, скоро роды некому принять будет! — Он оглядел двор, сарай. — А ведь тут, Митя, раньше больница была, палаты белые. За больницей самолет маленький стоял… Все загубили! Губили, губили и — сгубили!
Он замолчал. Митя тоже молчал. Старик снова сердито посмотрел на него.
— Вы в Бога верите? — вдруг спросил он.
— Не знаю, — Митя пожал плечами. — А вы?
— Нет, — резко сказал старик. — Но если он придет, он придет именно сюда, и тогда я ему кое-что скажу!
— Что?
— Я его спрошу, отвернулся Ты от русских или не отвернулся? Если отвернулся, то зачем не убил нас всех разом? Зачем оставил таких, какие мы есть?
— А если не отвернулся? — спросил Митя тихо.
— Если не отвернулся, то почему молчишь так долго? Почему не слышно Тебя? Мы вот тут стоим одни, а Тебя не слышим!
— Так и спросите?
— Так и спрошу! Обязательно спрошу! — Старик ударил палкой об землю.
— Не забудьте, — сказал Митя серьезно.
— Не забуду!
Старик махнул рукой и пошел, опираясь на палку, к воротам. Но вдруг вернулся, достал из кармана маленький пузырек и протянул Мите.
— Вот вам, забыл, американская гуманитарная помощь!
Он снова развернулся круто, пошел хромая к машине. Подняв палку, погрозил ею кому-то в степи. Хлопнув сердито дверцей «Нивы», он развернул машину и покатил по холму вниз…
Ночью Митя сидел в комнате за столом, ел вареную картошку и читал книгу. Иногда он тихо смеялся. Тогда собака, лежавшая у его ног, удивленно смотрела на хозяина. На столе перед Митей стояла фотография девушки. Временами Митя отрывался от книги и смотрел на фотографию…
Днем он стирал во дворе белье. Из маленького приемника, стоявшего на камне, по двору разносилась музыка. Митя, голый по пояс, склонившись над корытом, яростно тер воротник у рубашки, макая его в мыльную пену.
Выжав рубашку, он прополоскал ее в ведре и повесил на веревку, где уже сушились другие рубашки, носки. Услышав за спиной шум, он обернулся.
Во дворе стояла девушка лет шестнадцати, красивая, смуглая, в нарядном платье, облегавшем ее стройную фигуру.
— Вы что, сами стираете? — Она с любопытством разглядывала Митю.
— Сам. — Митя вытер руки о штаны.
— Хотите, я вам постираю?
— Спасибо, да я уж почти закончил. — Взяв с колоды рубаху, он надел ее, застегнулся.
— А у меня живот болит, — сказала она. — И спина. Вот решила заехать к вам.
