мужиков с гармошкой, репродуктор в тюрьме играл до обеда марши.
После обеда, выйдя на берег, Андрей сел на холме, на сухой глине, глядел хмуро на реку. Вниз с тяжелой корзиной, полной стираного белья, спустилась баба, прошла по мостку на желтую размокшую плотомойку, поставила корзину, подоткнув юбку, принялась полоскать белые простыни в деревянной проруби.
Обернувшись, он снова увидел охранника. Тот, так же по-домашнему одетый, спускался наискосок к осиннику, где на цепях в воде и на берегу лежали лодки. Андрей долго глядел ему вслед…
Лодка охранника была в стороне от других, кругом никого, пусто, лишь невдалеке маленький сарай, похожий на собачью будку. Старик вынес из сарая мотор, сидел на песке у лодки, копался в нем, склонившись. Андрей спустился с холма, держа в руках бутылку и сверток. Старик поднял голову, когда он подошел, огляделся, снова посмотрел на Андрея зло:
— Ну что ты ходишь за мной? — сказал он угрюмо, не вставая, руки его были в масле. — Надо чего…
Андрей сел на корточки, поставил бутылку, развернул сверток, поправил пачки… Старик смотрел на деньги, водя по куску ветоши масляной рукой. Припекало солнышко.
— Здесь пятьдесят тысяч, — сказал Андрей.
Старик склонился над разобранным мотором, потрогал в нем, покрутил какой-то валик, снова посмотрел на деньги… Потом встал, отошел за лодку, оглядел поросшие кустами холмы, сказал, не оборачиваясь:
— Убери…
Пошел к сараю, нагнувшись, залез в него, сел на пороге, как пес в будке, глядел оттуда на Андрея. Андрей налил себе из бутылки, выпил.
— Иди сюда, — позвал его из будки старик.
Он, не спеша, подошел, зажал сверток под мышкой, нагнулся, старик отодвинулся вглубь. Андрей пролез в узкую дверцу, сел напротив него. Старик молча выбрал из свертка несколько бумажек, внимательно оглядел их на свет, вдруг перехватил из-за спины топор, засмеялся хрипло… С удивлением смотрел на Андрея, сидевшего спокойно, с рукой в оттопыренном кармане.
— Бесстрашный что ли? — усмехнулся старик.
— Что ж нам друг друга все страшиться? — Андрей смотрел ему в глаза. — И так уж засмеют скоро. Все девок своих сторожим, а девки все ж бегут, кто куда, хоть в Африку!
Дурак ты, парень, — старик отвернулся. — Хоть и деньги большие у тебя, — он налил себе, выпил, закусил луковицей, улыбаясь снова бесцветными злыми глазами:
— А ты не больной?
— Нет, — спокойно ответил Андрей, — не больной.
— Не нравишься ты мне.
— Нравился бы, деньги дома оставил, в серванте.
Старик засмеялся, снова поглядел на деньги:
— Богатые деньги. Я за всю свою честную службу таких денег не заработал.
— Вот что я скажу. — Андрей помолчал. — Видишь, к чему дело в стране идет… Сделай это дело, глядишь, и тебе за всю службу воздастся.
Солнце светило в будку, освещая железный хлам на полу. Они сидели, глядели друг на друга. Чайка, прилетев с реки, кричала за лодкой.
— Называй…
Андрей помедлил, раскачиваясь тихо:
— Воробьева Татьяна Николаевна, семидесятого года рождения.
— Ладно, ступай. Сюда не ходи больше, дома сиди, тебя самого найдут. И не ходи ты возле тюрьмы, как жених.
Андрей собрал деньги, завернул в газету, вылез из будки…
С холма оглянулся еще раз. Старик сидел все так же в своей конуре, глядел на реку…
Дождь прошел, чистый майский дождь, он лежал дома на койке, старательно читал пыльные книги.
Вдруг постучались. Вошел мальчик, хмурый, коренастый подросток, с большими руками.
— Сказали, чтобы вы ждали еще… — сказал он, не глядя на Андрея. — И еще… Ежели случится что, чтобы не волновались…
— Что случится? Кто сказал?
Но мальчик ушел, не простившись.
Андрей стал выходить в город, сидел подолгу в сквере, глядел на распустившиеся зеленые тополя, на мокрые кирпичные дома, улицы. Вода на реке спадала, маленький буксир ставил в фарватере яркие желтые буи, и уже прошла вверх, шумно толкая воду, первая пустая баржа.
Вскоре хозяйка принесла новость:
— Из тюрьмы-то бежал кто-то. Говорят, в больницу отвезли, операцию делать, аппендицит. Сделали, а она и ушла ночью, со швами. А другие говорят, что не одна бежала, а несколько. Ищут теперь.
— Как так? — Андрей прохаживался нервно по комнате. — Какой аппендицит?
— Правда. Все говорят, уже и в Самару сообщили, и на всех дорогах посты. По радио приметы сказали…
— А какие приметы?
— Да не знаю, радио же не слушаем…
Ругаясь про себя, он пошел на берег, взял под пиджак «Марголина», на берегу огляделся, потрогал замок на будке, вернувшись, увидел мальчика, того, что приходил; окликнул его. Тот перешел на другую сторону улицы, даже не оглянулся.
Поехал в город, ходил вокруг больницы, вглядывался в лица на улицах, долго смотрел на двух милиционеров, мывших около участка машину…
А еще через неделю, утром, когда он еще спал, к нему зашли два мужика, сели на стульях, глядя, как он встает, одевается.
— Ну, как отдыхается? — спросил один, лет сорока, невысокий, щупловатый.
— Ничего, — хмуро ответил Андрей, сел, разглядывал их. — А что?
Второй сидел у стены, постарше, с рыжей курчавой бородой, глядел на Андрея внимательно, не мигая.
— Книжки читаем… — снова сказал первый, взял с пола одну из книг.
Андрей молчал хмуро…
— Ну и ладно, завтра в полночь приходи, к лодке, — продолжая разглядывать книгу, сказал мужик. — Вещи все возьми, больше не вернешься…
— Кататься поедем, что ли?
— Кататься, целоваться, кому как, — мужик отложил книгу, встал, второй встал тоже, и Андрей встал. — Ну и ладненько… — и ушли так же, не простившись.
Чайки кричали, падали в реку, легкая волна билась в пристань, все такую же безлюдную. Лишь окошко кассы отворено, да трое мужиков на причале, с мешками.
Андрей сел рядом со сторожем, сидевшим все в той же позе, и все так же глядевшим на реку.
Загудел глухо, протяжно, пароход, яркий, белый. Оставляя дым над Волгой, он забирал круто к пристани.
Ночь вышла влажная, темная, Андрей пришел берегом к лодкам, опустил на песок сумку, озираясь.
Было тихо, туман лежал над водой, собака залаяла где-то на холме… Он проверил пистолет, взвел
