— То было давно, — отмахнулся Кучум. — К тому же Едигира нет в живых. Так что нам нечего опасаться.
— А где мы пустим конников? — спросил царевич Ишим.
— Тут им делать нечего, — отрезал Мухамед-Кул, бросив на него косой взгляд. Тяготило, что ханские сыновья будут стремиться все сделать по-своему, наперекор его воле.
— Но наши воины плохо дерутся пешими, — не сдавался царевич.
— Ты уже видел под Бабасанами что вышло, когда они были верхом. Хочешь еще раз попробовать?
Кучум с интересом прислушивался к их перепалке и думал о том, какое же принять решение. Место действительно было удобно тем, что просматривалось все вокруг и невозможно подойти сзади незамеченным. Вряд ли русские воины рискнут лезть на такую кручу. Их легко будет поразить стрелами, копьями. Но их ружья бьют значительно дальше. Самое главное, что не давало хану покоя, — выйдут ли русские на берег именно в этом месте. А вдруг они поплывут дальше? Прямо к Кашлыку? А он будет поджидать их здесь.
— А как их выманить на берег? — спросил он. — Вдруг они проплывут дальше? Не примут бой…
— И я думаю об этом же, — поддакнул Карача-бек. — Вполне может такое случиться.
— Куда им деваться? Где бы они не остановились, мы всегда настигнем их. Мы у себя дома и каждая тропинка нам известна. — Горячо защищался Мухамед-Кул. — К тому же по реке уже второй день плывет шуга — и вот-вот река встанет. Тогда им конец.
— Пришли ли северные князья со своими воинами? — спросил Кучум.
— Еще вчера. Все как один на лодках приплыли, — с готовностью ответил Карача-бек.
— Это хорошо. Вот пусть они первыми и нападут на русских, заставят их повернуть к берегу. А здесь, внизу, надо натаскать побольше бревен, коряг, чтоб наши воины могли укрыться. Тогда им будут не страшны пули русских.
— Я тоже об этом подумал, — согласился Мухамед-Кул. — Две сотни оставим под холмом, а остальные будут стоять тут наверху.
— Я не стану возвращаться обратно в Кашлык, — негромко произнес Кучум. — Пусть прямо здесь мне разобьют шатер. Хочу побыть один, все обдумать.
— Будет исполнено, — откликнулся с готовностью Карача-бек.
— Русские плывут! Русские! Я вижу их! — первым закричал Алтанай, чьи молодые глаза различили показавшиеся вдали белые гребни парусов, еще плохо заметные издали. Все замолчали, вглядываясь в ту сторону, и лишь кони вскидывали головы, бряцая уздечками. Со стороны реки дунул холодный, пронизывающий ветер и первые снежинки опустились на холм, на всадников, на крупы коней. Снег пошел гуще и закрыл мелкой пеленой казачьи суда, словно чей-то небесный полог пытался разделить противников, развести их, не дать пролиться человеческой крови.
— Мы останемся с тобой, отец, — один за всех предложил Ишим и остальные братья согласно кивнули головами.
— Пусть будет так, — отозвался Кучум, чьи больные глаза так и не смогли увидеть подплывающие струги, но зато сердцем он угадал подступающие вплотную опасность и беду, которую он ждал, не признаваясь самому себе, долгих два десятка лет.
…Наконец Ермак увидел очертания знакомых холмов, на которых он когда-то стоял со своими сотнями, откуда был увезен едва живой и где с тех пор ни разу не был.
— Вот я и вернулся, — тихо прошептал он, еще не веря в это до конца, и снял шлем с головы.
— Что говоришь, атаман? — спросил Гришка Ясырь, сидевший напротив.
— Приплыли, говорю…
— Где высаживаться станем? Прямо тут?
— Поворачивай правее, — кивнул атаман рулевому. — По Иртышу пойдем и чуть дальше встанем.
— Тебе, атаман, словно знакомы эти места, — удивился Гаврила Ильин. — Все наперед знаешь. Бывал здесь?
— И что с того, коль бывал?
— Рассказал бы хоть, когда.
— Время не пришло, — отрезал Ермак.
Они проплыли мимо желтого суглинистого холма, где увидели плохо различимые в начавшемся снегопаде фигурки всадников. Но все настолько устали после трудного перехода, что гоняться за дозорными, которые были наверняка посланы докладывать о их передвижении, никому и в голову не пришло. Хотелось скорее бросить весла, выйти на берег, похлебать горячей ушицы. Когда высокий обрывистый холм остался позади, то Ермак указал на широкую протоку, велел свернуть в нее. Вскоре перед ними открылся большой луг, а чуть дальше зачернел хмурый ельник. Подле него и причалили к берегу, застигнутые уже надвигающимися сумерками. Пока разжигали костры, вытаскивали струги на берег, Ермак велел кликнуть всех есаулов и сотников.
— Чего унылые такие? — спросил он их.
— А чему радоваться? — отозвался Иван Кольцо. — Зима на носу, а у нас ни одежи теплой, ни крыши над головой.
— Может, обратно податься, пока лед не встал, — предложил Никита Пан. — Успеем еще. А там струги бросим и дальше пешими через горы.
— Ишь ты каков! — сплюнул Мещеряк и смерил Никиту презрительным взглядом. — Не набегался еще? Попрыгать хочешь?
— Не тут же подыхать, — огрызнулся тот. — Дома все одно веселее.
— И там худо и тут нехорошо, — тяжко вздохнул Богдан Брязга.
— Значит, плохо все, — свел руки на груди атаман. — Умирать собрались. Не ожидал, не ожидал такого от вас…
— Ты, атаман, не тяни, говори, зачем собрал, — зябко ежась от сырости, вновь подал голос Иван Кольцо.
Ермак никак не мог уловить настроение есаулов, ждал пока все выскажутся, но тем хотелось сперва услышать его мнение и лишь потом согласиться или отвергнуть предложение. Мещеряк и Михайлов были явно на его стороне, а Никита Пан держался Ивана Кольцо. К ним же склонялся и Брязга. Не ясно было только с Волдырем, который мог и вовсе промолчать, принять мнение большинства. Значит надо было начинать именно с Ивана Кольцо. Так же как и в строгановском городке, если он выскажется за то, чтобы зимовать в Сибири, то не будут возражать и остальные казаки. Нет — пойдут обратно за есаулами. Кто-то останется с ним. Но это уже далеко не та сила, которую они имеют сейчас. Поэтому во что бы ни стало он должен убедить их, удержать. Любой ценой…
— Хорошо, скажу. Не дело это в гости за столь верст переться, а потом перед дверью постоять, помяться и, повернув обратно, топать голодному.
— Ну да, эти накормят, — кивнул Никита Пан в сторону холма на той стороне реки. — Их там столько соберется, что только башкой крути, верти, жди, откуда прилетит.
— То тебе, Никита, не коней ночью красть у ногаев, — поддел его Яков Михайлов, — тут храбрость особая нужна.
— Ты бы хоть помолчал, деревенщина! Давно ли лапти скинул? Казаком поди себя зовешь, а обычаев наших не знаешь…
— Зато ты хорошо их знаешь. Привык за чужие спины прятаться.
— Это я прячусь?! — Вскочил на ноги Никита Пан и схватился за саблю. Но Иван Кольцо ловко подшиб его ногой — и тот грохнулся на мокрую траву, затравленно глянул на всех, закричал. — Что? Сговорились? Извести нас всех по одному желаете?! Сейчас кликну своих…
— Замолкни, — ткнул его в спину кулаком Кольцо. — Только и осталось, что меж собой собачиться. То-то татары обрадуются… — И Никита неожиданно сник, замолк и сидел, не открывая рта.
