подумать только, черт подери, фактически сейчас на равных и в военном отношении с Америкой! Так вы подведите этот итог! Откуда? Кто же участвовал в этом руководстве, черт подери! Кто работал тогда? Тут можно восторгаться до слезы!
Как винить? Как же можно так?
Каганович распалился. Умолк и говорит: — Посидел немного и нога побаливает.
— Может, приляжете?
— Нет, нет.
Я смотрю фотографии на стене: — Какие молодые вы здесь!
— А там я с бородой, — говорит Каганович. — Куйбышев, Сталин, Калинин, Каганович, Киров. Двадцать девятый год. Пятидесятилетие Сталина. Молотов в отпуске был. Киров приехал из Ленинграда.
— У нас есть фотография, — говорит Мая Лазаревна, — папа с бородой, с вьющимися волосами, ну такой красивый!
Я попросил подписать мне две книги — о стахановском движении и о строительстве метро. Мая Лазаревна принесла ручки в двух декоративных сапожках: — Я папе всегда дарю сапоги — по его первой профессии!
— Мы знаем из истории партии вашу первую профессию, — говорю я.
— А вы читали рассказ Голсуорси о сапожнике? — спрашивает он.
Попробовал перо на бумажке, а потом подписал обе книги.
«Товарищу Чуеву Ф. И.
Московское метро — одна из величайших строек социализма в СССР.
Л. М. Каганович. 26.12.1986 г.»
Затем на другой:
«Уважаемому Феликсу Ивановичу Чуеву.
Стахановское движение — результат победы первой пятилетки и фундамент грядущих побед социализма-коммунизма.
Л. М. Каганович. 26 декабря 1986 г.»
На этой же книге ранее сделал надпись Молотов, которая начинается просто: «Ф. Чуеву…»
— Что же он не написал «уважаемому»? — спрашивает Каганович.
— Он мне рукопись свою подарил, там просто: «В знак дружбы».
— Рукопись? О чем?
— «К новым задачам. О завершении построения социализма».
— Теперь у вас тут автографы главных антипартийцев, кроме Маленкова. Вас обвинят во фракционной деятельности, — улыбается Каганович.
— Нет еще «и примкнувшего к ним Шепилова». Говорили: самая длинная фамилия.
— Внизу надо: и примкнувшие к ним Шепилов и Чуев. Если мне понадобится, вы мне дадите эту книгу, потому что хотят писать историю метро, а у нас нет этой книги.
— Конечно. Я бы добавил к вашей надписи на книге: «в эпоху великого Сталина».
— Тогда получится так, что я, Молотов, другие, отрицаем, что у Сталина были ошибки. Сейчас так могут толковать. Мои хорошие слова о Сталине, о его достоинствах могут толковать так, что будто я отрицаю решения партии.
Не только враги. Односторонне могут толковать, что я отрицаю решения партии о критике ошибок. А я этого не отрицаю. Но я против того, чтобы этими ошибками затемнить то великое, положительное, что сделал Сталин. Вот моя формула.
Чисто партийная формула! Чисто партийная, марксистская, диалектическая формула, ничего общего не имеющая с отрицанием решений партии. За что ж исключать нас из партии? — восклицает Каганович и громко смеется. — Больше того, я к этому добавлю, что ошибки были не только у Сталина, а у нас у всех, у сталинского руководства в целом были ошибки.
— Дай Бог, чтоб меньше ошибались те, что после вас, — в более легких условиях, не в таких, как вы.
Я прочитал стихотворение «Зачем срубили памятники Сталину…» Каганович был очень взволнован. Он напряженно, не отрываясь, смотрел на меня. Помолчал, потом сказал:
— Вы мне, пожалуйста, дайте. Я его в историю введу. Оно не затеряется. Вы мне дайте его, пожалуйста. Это надо куда-то спрятать, чтоб не пропало…
Каганович пригласил меня приходить к нему, рассказывать о литературных делах, что можно почитать… Советовал написать большую вещь.
Ему сейчас девяносто три года. До сих пор очень переживает исключение из партии.
Два письма Кагановича
Среди бумаг В. М. Молотова я прочитал два письма.
Письмо первое.
«Здравствуй дорогой Вячеслав!
Горячо и сердечно поздравляю тебя с 68 годовщиной Октябрьской революции!
— Пишу из Кунцевской больницы, где я лежу уже четыре месяца по случаю перелома бедра правой ноги.
Врачи считают возможным перевод меня в ближайшее время на долечение в домашних условиях — в дачных условиях.
Я обратился в Совет Министров с просьбой о предоставлении мне утепленной дачи, но… пока воз и ныне там.
Мои физические страдания усугубляются переживаниями партийного характера. 5-го августа я послал письмо в ЦК и лично т. Горбачеву, но ответа не получил, я даже усомнился, получили ли они его.
Я посылаю тебе копию этого письма. Не теряю надежды на выздоровление и возвращение в партию.
Желаю тебе здоровья и благополучия.
Твой старый товарищ и друг.
Письмо второе.
«В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КПСС
ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС ТОВАРИЩУ ГОРБАЧЕВУ М. С.
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Обращаюсь с просьбой — восстановить меня в рядах Коммунистической партии Советского Союза, в которой я состоял с 1911 года.
Выполняя задания партии в большевистском подполье, а после победы революции на руководящей партийной и советской работе, я отдавал все свои жизненные силы и энергию революционной борьбе за победу пролетариата, из среды которого я вышел, за победу партии, Советской власти и дела социализма. С 1941 по 1945 гг. был членом Государственного Комитета Обороны, членом Военного Совета Северокавказского и Закавказского фронтов, ранен на Туапсинском направлении.
Я сознаю, что в моей многолетней работе были и серьезные ошибки, и недостатки. Однако, они не
