Из дневника. Воспоминания

Но он моих возражений не принял.

Он поразительно умен. У меня о Тусе говорится мельком, не очень выразительно: ее мысли о критике, о сущности мещанства – но он усмотрел, запомнил, полюбил. «Когда Габбе – всегда интересно».

О, как она была бы нужна ему, именно ему – Туся. Ее ум, ее образованность, ее доброта, ее свет.

26 ноября 70. Сегодня был А. И.

Сидел у меня целых 40 минут. Излучал свет, радость – и горе.

Свет – каждое его движение, слово, его обращенность ко мне. Мы как-то становимся ближе, чем были.

Нет, не потому. Он сам по себе «светозарный», как сказала о нем АА.

14 декабря 70, понедельник. Москва. Шум в эфире по поводу А. И. продолжается, но долетает смутно, потому что глушат. Когда, где, как будут вручать диплом, премию, медаль – неизвестно. Я по-прежнему огорчена, что он не уехал в Стокгольм, что наш праздник не состоялся. Передавали, будто он примкнул к Сахаровскому комитету защиты прав человека. Не знаю, так ли это, и не знаю, надо ли это. А вот в Стокгольм ехать надо было.

Наталья Алексеевна неизвестно где, и неизвестно, сколько будет длиться из-за этого развод и оформление нового брака.

Говорят, он увлеченно пишет нобелевскую лекцию.

Дай ему Бог – всего.

Да, еще об А. И.

Он вошел ко мне (3-го? 2-го?) еще вихрее обычного и вдохновенно предложил учиться работать с помощью его диктофона. Объяснял кнопки и пр. Я не понимала ровно ничего и не научусь никогда, но тронута была бесконечно.

29 декабря 1970, вторник, Москва. Собралась ложиться. Слышу, возвращается Люша. Я в переднюю. А она не одна – на минуту с ней зачем-то М. Р. [Мстислав Ростропович].

Только что со своего концерта. (И завтра днем опять – слава Богу.) Разит вином (мы почему-то обнимались). Я его зазвала и спросила немного. Он оскорблен в высшей степени обыском на границе (обратно). Говорит, что это оскорбление нестерпимое. Читали письма жены его к нему. Он спросил:

– Вы имеете на это право?

– Да, имею.

– Тогда я пока уйду в машину, а вы делайте что хотите.

– Нет, я обязан производить осмотр в вашем присутствии.

Отобрали 5 томов А. И.

Гадостей ему пока не делают никаких (он говорит, «это будет потом»). А у жены его сняли 2 телевизионные передачи.

Опасается, как бы Д. Д. [Шостакович] (которого он боготворит) не подписал бы какую-то бумагу, готовящуюся против него среди музыкантов.

Очень возбужден.

17 января 71, Москва. А. И. кончил передку «Августа 14-го».

10 марта 71, среда, Переделкино. Дважды класссик. Уже готовится сесть за Узел 2-й. О Наталье Алексеевне ни он ни слова, ни я. О мальчике⁵⁰: фотографирует его: «сильная спина, ноги. И голову держит». Да это богатырь! Ведь ему 2 месяца всего, да еще недоношенный.

Так странно слышать от него о ребенке.

И еще страннее: его нежная забота обо мне. Да, нежная. Да, забота. Ищет мне сторожиху и нашел было и привел – сорвалось. И учит меня диктофону – вчера 40 минут истратил! Беда не только в моей бестолковости, а и в том, что диктофон ни в чем меня не выручит, потому что ведь переписывать я не умею… Но он хочет мне помочь, и это такая честь, что я стараюсь. Может быть, и пригодится.

24/III 71, Переделкино. Раза два был классик. Тратил на меня время, иногда даже по 30 минут, обучая на диктофоне. Я кое-как научилась, и мне даже приятно наговаривать туда, а потом слушать стихи, но для дела он мне негоден.

17 апреля 71, суббота, Москва. Только что из Переделкина. В изнеможении лежу. Слава богу, хоть дома.

Чуть приехала – оказывается здесь классик. Зашел.

«В прошлый раз не мог с вами повидаться. Плохо мне. Я привык быть бодрым, а теперь. Семейные дела мои невыносимы».

Я ему процитировала Герцена:

«О, семья, семья! Вот тут-то и сидят скрытые Николаи Павловичи. С общим я справлюсь, там я боец, а тут ни любовью, ни силой не возьмешь».

Он подивился мудрости.

Вид плохой и грустный.

Я спросила о работе.

«Теперь займусь только личными линиями. Буду их вести, а потом двину историческое».

28 августа 1971, суббота. А. И. болен. Ноги в волдырях, он лежит и, по словам Копелева, сильно сердится на болезнь, которая мешает ему работать. Перегрев ног приравнен к ожогу II степени⁵¹.

16/IX 71, Пиво-Воды, четверг. Умер Хрущев. Хотела бы я поклониться его могиле. Он – Венгрия, он – Бродский, он – искусство, он – Куба, но, думается, это не он, а они; он же – освобождение миллионов.

Он – Солженицын.

А. И. встал на ноги, начал работать, но слег опять и очень сердится.

25 октября 71 г., понедельник, Москва. Так вот я, приехав в Москву, не застала только что ушедшего А. И., но зато его письмо, такое благодарное и благородное («будем считать ее общей»), что от кома благодарности в горле застрял ком, и я третий день не в силах его перечесть⁵².

20 декабря 71, Москва, понедельник. А. И. теперь требует разрешения устроить парад не в посольстве (раз там «помещения нет»), а на частной квартире – у Али. Читала его письмо об этом. Я думаю, что затея эта безнадежна и опасна; 1) не позволят 2) в посольстве и он, и гости все же будут как-то ограждены, а – у Али… Все поедем в милицию. Я, разумеется, готова; но зачем? Для скандала? Уж скандальнее Горлова⁵³ не будет.

31/XII 71, пятница. Главное событие последних дней: смерть и похороны Твардовского и появление на похоронах Ал. Ис. («А к нам не пришел», – зудит у меня мелкая, дрянная мыслишка. Все спрашивал у Люши по телефону: «ехать – не ехать?» – а она обижалась на вопрос и отвечала: «как хотите»… Тут же Мария Илларионовна все равно была с ним, опиралась на него, не расставалась с ним весь день, и они отняли покойного у черной сотни… Но она была в полном разуме, я же в те дни – нет…)

Он прошел в ЦДЛ, как проходит свет – неизвестно как, сквозь стены. Нет, существует подробный рассказ, как его не пускали и как он все-таки прошел – гордо, спокойно, окруженный друзьями, великолепно одетый. Сел в первый ряд. Его без конца фотографировали, больше чем АТ[Александра Трифоновича]; узнав, что он – в зале, не явился кто-то из членов правительства; шпиков был полон зал; по аппарату один передал: «Докладывает Петров. Он пришел. Наших в зале 100». Вдова просила, чтобы не выступал Сурков – он выступил первым; просила, чтоб Дементьев – он представил речь на бумажке – не позволили. Лакшину тоже… Но все таки Ал. Ис. вырвал похороны у них из рук. Когда остались только родные для прощания – вдова взяла под руку Ал. Ис. и подвела ко гробу; он перекрестил А. Т. Поехал на кладбище. Когда он садился в машину – вокруг стояла толпа. На кладбище у могилы впереди были уж только друзья, а те – поодаль; Ал. Ис. бросил первый ком.

Потом он повел Марию Илларионовну – и поклонился могиле Хрущева. И все это запечатлено на сотнях