Но блестящую карьеру целителя вновь прервали – правда, на сей раз не происки конкурентов и не обвинения собратьев по профессии, а революционные события, в ходе которых Месмер растерял большую часть своих высокопоставленных клиентов – им отсекли голову на гильотине. В 1792 году Месмер снова был вынужден бежать – но уже не от «светской инквизиции», а от «праведного» гнева революционера и врага всех мистиков Робеспьера и его компании. Врач укрылся в Швейцарии, в сельской глуши, где прожил остаток дней своих в полной неизвестности и умер, всеми забытый, в 1815 году.
Несмотря на все новаторство и революционность идей и методов Месмера, его, однако, нельзя назвать абсолютным пионером в этой области, ибо у него были предшественники, причем довольно солидные. Наибольшее влияние на его мировоззрение оказали, прежде всего, Парацельс и Кеплер, которых с полным правом можно назвать мистиками от натурфилософии.
Первый за двести с лишним лет до Месмера называл магнит «монархом всяческих тайн» и посвящал ему целые трактаты. Вот как формулирует их суть в уже упоминавшемся нами эссе Стефан Цвейг: «В то время как железо и другие металлы подчиняются лишь силе тяготения, лишь один-единственный элемент обнаруживает некую одушевленность, какую-то самостоятельную активность. Магнит властно притягивает к себе другое, мертвое железо, он способен как бы изъявлять собственную волю, и его властная повадка невольно вызывает предположение, что он подчиняется иным, не земным, может быть, астральным законам мироздания… Сила магнетизма свидетельствует о наличии в земле, в „адамовой материи”, особой, астральной, связанной со звездами субстанции, более тонкой, благородной и высокоорганизованной по сравнению с земной и оттого способной таинственным образом „очистить” человека от внутренней скверны».
Второй же, Иоганн Кеплер, развил и усовершенствовал теорию об универсальной астральной энергии, дав ей некую видимость естественнонаучного обоснования, в каковом виде она и была воспринята Месмером.
Месмеру же принадлежит изобретение и своего рода шоковой терапии, основанной на всем известном принципе, выраженном в русской поговорке: «Клин клином вышибают»; дескать, душевнобольных нужно лечить, вызывая у них приступы безумия, а эпилептиков – вызывая у них приступы эпилепсии. Собственно говоря, «животный магнетизм» для романтической натуры Месмера был ничем иным, как объектом религиозного поклонения, ибо являлся, по его мнению, очевидным и неоспоримым свидетельством реальности существования сверхъестественных сил и их проявления в физическом мире. Именно поэтому он столь упорно приписывал магнетизму «планетное» и «космическое» происхождение и, следуя астрально- магическим теориям Кеплера, пытался установить связь между конфигурацией и движением небесных светил и степенью равномерности или неравномерности распределения магнетического флюида в человеческом организме. «В природе имеется нечто такое, что в состоянии нарушать или изменять положение в балансе человеческого тела, – пишет он в своей диссертации, – и это „нечто” является для многих болезней и причиной, и методом излечения»; по его мнению, эта загадочная субстанция содержится в «тончайших световых корпускулах», испускаемых небесными телами, и именно там ее и нужно искать.
Помимо того что опыты Месмера впервые привлекли внимание широкой публики к технике гипноза и искусственных состояний транса, он, так сказать, был одним из первых, кто вторгся в область взаимодействия бессознательного и сексуальности, в этот «темный континент», как назвал сексуальность сам Фрейд. Для пуританского XVIII века подобное расценивалось как дерзкий вызов «моральным устоям». Недаром Французская академия наук, давшая в своем секретном докладе (1784), предназначенном лично для короля Людовика XVI, резко негативную оценку деятельности Месмера, мотивировала все это необходимостью «оберегать добрые нравы граждан». Похоже, это больше соответствует истинному положению дел, нежели чисто формальные и не очень убедительные возражения, выдвинутые ею в официальном отчете.
И хотя, как справедливо заметил С. Цвейг, Месмеру «суждено было трудиться, но не суждено было увидеть плоды трудов своих», эти плоды в полную силу заявили о себе в ближайшем будущем, поставив Месмера, этого непризнанного гения психотерапии, в один ряд с величайшими «революционерами духа».
Через тернии – к декадансу
В истории французского масонства время перед Великой революцией было своего рода затишьем перед бурей. Преследования прекратились, ложи процветали, отношения с духовенством были прекраснейшие. Столь же теплыми были и отношения с королевской властью.
Возникает все больше лож научного типа, которые собирали под своей крышей выдающихся представителей науки и искусств. Так, среди членов Научной ложи, основанной в 1769 году Лаландом и затем переименованной в ложу «Девяти сестер», значились наиболее выдающиеся люди той эпохи, крупные политические деятели, литераторы, художники и ученые, такие как Вольтер, Франклин, Кондорсе, Эли де Бомон, Кур де Гебелен, Дантон, Бриссо, Камиль Демулен, Бальи, Ромм, Тара, Пасторе, Форстер, Кабанис, Парни, Ласепед, Шамфор, Франсуа де Нешато, Дедиль, Флориант, Грез, Берне, Гудон, братья Монгольфье и многие другие.
Не уступала ей и тулузская Энциклопедическая ложа, основанная накануне революции, в 1789 году. С момента основания она начала закупать энциклопедии и справочники и оформлять подписку на ряд научных изданий. Менее чем через год она насчитывала более 120 членов, большинство которых принадлежали к интеллектуальной элите общества.
Однако мирная жизнь французского масонства была нарушена революцией. И хотя в символике Французской революции немало знаков масонства (ватерпас, око в треугольнике, арка) и даже сама трехцветная кокарда, придуманная масоном Лафайетом, казалось бы, указывает на масонские цвета (голубой цвет – это первые три степени, красный – степени с четвертой по восемнадцатую, а белый – с тридцать первой по тридцать третью в ложах «шотландского обряда»), тем не менее подобные свидетельства не могут служить доказательством того, что сама революция была делом рук масонов.
Несомненно, что многие крупные революционные деятели принадлежали к масонским ложам (в их числе Робеспьер, Дантон, Мирабо, Бриссо и другие), но самый характер масонства и его нравственная позиция исключали возможность политической оппозиции. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что к масонским ложам принадлежали и многие роялисты, а также сам король Людовик XVI и его ближайшие родственники – граф Прованский (будущий Людовик XVIII) и граф Артуа (впоследствии король Карл X).
Террором охвачено все французское общество. Чем разнузданней террор, тем тише масонская деятельность, ибо любое собрание могло повлечь за собой арест (по подозрению в заговоре) и гибель на эшафоте. В годы революции только три парижские ложи – «Центр друзей», «Друзья свободы» и ложа Святого Людовика Мартиники – по-прежнему занимались если не деятельностью, то ее видимостью, и как и почему это сошло им с рук, остается только удивляться.
Возобновление масонской деятельности в следующем столетии давалось с немалым трудом, как бы подтверждая тот факт, что идеалы свободы, равенства и братства, составлявшие подлинную атмосферу масонских храмов, так и не были, а возможно, и не могут быть перенесены в «светскую жизнь». Как не вспомнить Андерсена, который в «Книге конституций» предупреждал, что масонское братство «всегда процветало в эпоху мира».
В наполеоновскую эпоху жизнедеятельность французского масонства разворачивалась под знаком растущего и набиравшего силу антиклерикализма. Наполеон Бонапарт, который сам, если верить многочисленным свидетельствам, «обрел свет масонства», занял в отношении ордена покровительственный тон, считая его прибежищем незрелых или впавших в детство бездельников, развлекающихся игрой в ритуалы и символы. И хотя во времена Империи во Франции процветали женские ложи, которые посещала императрица Жозефина, все это были явные признаки декаданса. Масонство терпели, иногда даже заигрывали с ним, но вся деятельность, в конечном счете, сводилась к салонной игре в куртуазность и звучные имена.
Мало-помалу в культурной жизни Франции воцарялся позитивизм. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что в 1847 году в масоны был посвящен даже Прудон, который в своих публичных речах объявлял «войну» Богу не на жизнь, а на смерть. Впрочем, Прудон слыл большим любителем «выходок», и его
