аппаратурой! Мы уже знаем, что он стукач, как это именуется на уличном жаргоне, так почему мы должны верить…
— Успокойтесь, мистер Крамер. Сперва мы послушаем пленку. Потом будем оценивать. Решений пока не выносим. Давайте, мистер Киллиан. Подождите минутку, мистер Киллиан. Прежде я хочу привести мистера Мак-Коя к присяге.
Под взглядом Ковитского Шерману потребовалось невероятное усилие, чтобы не отвести глаза. К собственному своему удивлению, он почувствовал ужасную вину из-за того, что собирался сделать. А собирался он дать ложную клятву.
Ковитский приказал секретарю по фамилии Бруцциелли привести Шермана к присяге, затем спросил, действительно ли он произвел записи на обеих пленках в те дни и точно так, как говорил Киллиан. «Да», — сказал Шерман, принуждая себя смотреть Ковитскому в глаза и гадая, не выдаст ли его как-нибудь выражение лица.
Пленка пошла.
«Я знал с самого начала. Надо было сразу же заявить».
Шерман почти не слушал. Я совершил подлог! Да… но во имя истины… Это такой подземный проход к свету… Ведь разговор действительно был… Каждое слово, каждый звук — правда… Если ее скрыть… получилась бы еще худшая нечестность… Разве нет? Да — но я совершаю подлог! Вновь и вновь это проносилось у него в голове, а пленка шла… И Шерман Мак-Кой, только что присягнувший на верность своей животной сущности, открыл для себя то, что другие открыли намного раньше. А именно, что у воспитанных мальчиков и девочек совесть и стремление подчиняться правилам становятся рефлексами, превращаются в неустранимые детали механизма жизни.
Еще до того как великан хасид протопал вниз по лестнице и в замызганной судейской комнатенке в Бронксе отзвучал заливистый хохот Марии, обвинитель Крамер принялся яростно протестовать.
— Судья, вы не можете допустить, чтобы это…
— Я дам вам возможность высказаться.
— …дешевое надувательство…
— Мистер Крамер!
— …повлияло…
— МИСТЕР КРАМЕР!
Крамер умолк.
— Вот что, мистер Крамер, — произнес Ковитский. — Я полагаю, вам знаком голос миссис Раскин. Вы согласны с тем, что это был ее голос?
— Возможно, но дело не в том. Дело в том, что…
— Минуточку. Если это все же ее голос — то, что вы только что слышали, отличается от показаний миссис Раскин перед большим жюри?
— Судья… это же бред какой-то! По этой пленке вообще не поймешь, что там происходит!
— Мистер Крамер, отличается или нет?
— Расхождения есть.
— «Расхождения есть» и «отличается» — это одно и тоже?
— Судья, ведь невозможно установить, при каких обстоятельствах произведена запись!
— Prima facie, мистер Крамер, отличается?
— Prima facie отличается. Но вы не можете допустить, чтобы это дешевое надувательство… — он презрительно махнул рукой в сторону Мак-Коя, — повлияло на ваше…
— Мистер Крамер…
— …решение! — Крамер видел, что судья постепенно набычивается. Под зрачками начала проглядывать белизна. Море пошло пенными барашками. Но Крамер не мог себя сдержать. — Ведь так просто: большое жюри вынесло законное решение! Вы не… это слушание не имеет юрисдикции над…
— Мистер Крамер…
— …над процессуально безупречным вердиктом большого жюри!
— БЛАГОДАРЮ ВАС ЗА ЦЕННЫЙ СОВЕТ, МИСТЕР КРАМЕР!
Помощник прокурора замер с открытым ртом.
— Позвольте напомнить вам, — проговорил Ковитский, — что я являюсь судьей по надзору за работой большого жюри, и мне не нравится, что показания основного свидетеля в этом деле могут оказаться ложными.
Весь кипя, Крамер затряс головой.
— Ничто из того, что эти два… индивида… — он снова махнул рукой в сторону Мак-Коя, — говорили в своем любовном гнездышке… — Он опять затряс головой, от ярости не находя слов, чтобы закончить фразу.
— Иногда именно так и выходит наружу истина, мистер Крамер.
— Истина? Двое избалованных богачей, причем один из них заряжен, как подсадная наседка, пытаются уверить в чем-то народ, собравшийся в зале суда…
Выпалив все это, Крамер понял, что совершил ошибку, но остановиться уже не мог.
— …и еще тысячу людей, ожидающих снаружи, людей, которые ловят каждое наше слово! Попробуйте сказать им…
Он не договорил. Зрачки Ковитского снова плавали в бурном море. Крамер ожидал очередного взрыва, но Ковитский на этот раз сделал нечто худшее. Он улыбнулся. С опущенной головой, с выставленным клювом, с барражирующими над океаном зрачками, он улыбался.
— Спасибо, мистер Крамер. Я попробую.
Когда судья Ковитский возвратился в зал, собравшиеся, предоставленные самим себе, вовсю веселились, перекрикивались, хихикали, расхаживали туда-сюда, корчили рожи и всячески показывали взводу судебной охраны, кто здесь хозяин. При виде Ковитского они слегка приутихли, но скорее из любопытства, нежели из-за чего-либо еще. Атмосфера оставалась накаленной.
Шерман и Киллиан направились к столу защиты сбоку от судейского помоста, и вновь писклявый фальцет затянул:
— Шееер-маааан…
Крамер стоял возле секретаря и разговаривал с высоким белым мужчиной в дешевом габардиновом костюме.
— Это тот самый Берни Фицгиббон, о котором вы слышали, но верой в которого не прониклись, — сказал Киллиан и усмехнулся. Потом добавил, указывая на Крамера: — Следите за физиономией этого паршивца.
Шерман, ничего не понимая, стал смотреть.
Ковитский пока еще не поднялся на свой помост. Стоял шагах в пяти, переговариваясь со своим рыжеволосым консультантом. Шум в зрительской части зала нарастал. Ковитский медленно взошел на помост, ни разу не взглянув в зал. Остановился у стола, глядя куда-то себе под ноги.
И вдруг:
БАБАХ!
Вишневый молоток грохнул как бомба.
— ЭЙ, ВЫ, ТАМ! МОЛЧАТЬ И СЕСТЬ!
Зал на миг замер, пораженный громоподобным голосом этого маленького человечка.
— ТАК ВЫ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО… ХОТИТЕ… ИСПЫТАТЬ… ВЛАСТЬ СУДА?
Зрители начали молча разбредаться по местам.
— Очень хорошо. Значит, так по делу «Народ против Шермана Мак-Коя» вынесено решение большого жюри. Своей властью судьи по надзору за работой большого жюри, без предубеждения выслушав стороны, в интересах правосудия я объявляю это решение недействительным с правом обжалования окружному прокурору.
— Ваша честь! — Крамер вскочил на ноги, поднял руку.
— Мистер Крамер…
— Своими действиями вы наносите непоправимый вред не только данному делу народа против Мак- Коя…
