блестяще продемонстрировали самому доверенному из моих советников…» — он поклонился в сторону Мухина.
Тот следил за происходящим в страшном волнении, с пятнами на лице и лихорадочно пляшущими забытыми пальцами, на которые с едва заметной иронией искоса поглядывал его высокопоставленный ученик.
«Условие у меня только одно, — голос Президента стал жестким, а лицо приняло то самое выражение, которое с некоторым страхом воспринимал Фридман на портретах главы СШР. — Вы обязуетесь все свои знания и опыт, равно как и все ваши дальнейшие открытия и проекты, предоставлять в распоряжение России и только России, без какого-либо приоритета интересам евреев как таковых или Израиля в вашем измерении. Естественно, как богатый человек и как еврей вы вольны помогать своему народу, но лишь как меценат, в меру ваших личных возможностей. В рамках нашей демократии, вы вольны примкнуть к сионистам и бороться за право евреев на национальный очаг в Палестине нашего измерения. Но все контакты с вашим миром, как и с мирами, с которыми нас, возможно, столкнут ваши дальнейшие открытия, могут быть только с санкции Президента и парламента России. Второе. Если же вы откажетесь от моего предложения, вы и ваша семья немедленно объявляетесь здесь персонами нон-грата. Мы попросим князя Мухина сохранить ваше имя и само ваше пребывание в Петрограде в тайне. Вы будете с комфортом депортированы в любую страну без права возвращения к нам когда-либо даже в качестве туристов. Там, в любой другой стране, вы без всякого препятствия со стороны тайных служб нашего Департамента федеральной безопасности, даже под их защитой, сможете встречаться с князем и княгиней, которым я безраздельно доверяю. Там и только там вы можете беспрепятственно действовать на благо вашего Израиля, но упаси вас Бог посметь смущать наших евреев. Поймите меня правильно. Для меня важнее всего то отечество, которое мне доверили Спаситель и народ. И не вам диктовать мне свою волю. Подумайте, барон, как вас будут именовать, если вы согласитесь. Ведь вы родились и выросли на русской земле. Вы гораздо больше русский по своей сути, чем еврей. Древнееврейский язык вы так и не освоили, еврейским обществом вы так и не были востребованы, насколько я знаю. К еврейской науке в вашем Израиле вас даже близко не подпустили. Ваша жена, потенциальная русская баронесса Фридман, зарабатывает на жизнь унизительным трудом, ваша дочь, наследственная баронесса в нашем измерении, в вашем мире работает врачом на подхвате, поскольку престижные места в госпиталях поделены навсегда между совсем другими евреями. В «вашей» стране одному из гениальнейших людей в истории человечества не нашлось иного применения, как продавать псевдокитайские продукты… как они там?»
«Санрайдер,» — выдавил ошеломленный всем происходящим несчастный Арон. «Единственное преимущество вашего бытия в вашем мире — осознание того, что вы живете в свободной и независимой еврейской стране. Но к вам это едва ли относится. Тут вас шокирует, что у всех на уме слово «жид» вместо еврей, а там у всех даже и на языке слово «русский» вместо израильтянин. Евреем отлично можно быть в свободной России. Вы были в нашей новой Хоральной синагоге?» «На углу Офицерской и?..» «Нет, нет, на Поклонной Горе. Я сомневаюсь, что в вашем Израиле есть такие богатые культовые сооружения. Вы войдете в круг богатых и уважаемых евреев Петрограда, в их свет, ничуть не хуже нашего, русского, в который входим мы с князем.» «Я бы предпочел…» «Так в чем же дело? Забудьте ваше еврейство, примите православие, молитесь на родном языке и…» «И быть вечным ренегатом-выкрестом в глазах вашего света, Юрий Михайлович? И ждать, когда Матвеев или Седой придут к власти и начнут очередное решение еврейского вопроса, а я не смогу даже достойно, с оружием в руках, умереть за свою семью?»
«Матвеев? Седой? — искренне удивился Соловьев. — Вы просто находитесь под гнетом неестественного опыта своего измерения, милейший барон. Коммунистов — членов партии сегодня от силы миллионов десять, примерно столько же фашистов. А нас, православных демократов, социал-демократов и членов прочих партий нашей коалиции — более ста миллионов. Соответственно и места в парламенте. О какой власти может мечтать партия с одним-двумя мандатами?» «Это зависит от обстоятельств. Большевиков, в нашем измерении, без черной кошки, было к моменту переворота всего пара сотен тысяч, а…»
«Милый Арон Хаймович, да неужели вы у нас заметили хоть гран революционной ситуации!.. Меня, как историка, остро интересует все, что касается последствий октябрьского переворота в другом измерении, и я охотно побеседую с вам об этом, но — в другой раз. Время позднее, господа. Предложение мною сделано, на раздумье вам дается один день. После этого мне остается либо только радоваться вместе с вами, либо сожалеть о вашей недальновидности. Вы сейчас движетесь по Троицкому проспекту, дорогой господин Фридман. Поперек вашего пути бежит кошка, очень черная кошка ваших заблуждений. Обойдите проспект, сверните в боковую улицу. И вы не искалечите судьбу вашей семьи…»
«У меня встречное условие, господин Президент, — вдруг твердо сказал Фридман. — Либо я отказываюсь от вашего предложения немедленно, либо я беру не день, а неделю на размышление. И размышлять я буду не здесь, а в Израиле. Петроград же я покину завтра же.»
«Согласен, — Президент горячо пожал Арону руку. — Я отлично вас понимаю. Вы попытаетесь получить то же, что предложил вам я, но в Израиле, который вы, вопреки всему, сегодня считаете своим отечеством. Трудно передать, как я уважаю ваши убеждения.» «С вами просто страшно разговаривать,» — засмеялся Фридман во весь свой стальной рот.
«Какой человек! — повторял он, скользя рядом с Мухиным по чистой снежной аллее Рощина на легких финских санках среди бесчисленных саночников навстречу, впереди и сзади. — Ну почему в МОЕЙ России вечно у власти совсем другие люди?..» «Да нельзя пересекать определенную черту, — смеялся рядом Мухин. Подтаявший на дневном солнце снег к ночи подмерз и тонко хрустел под полозьями, сверкая в свете фонарей. В центре окаймленной монументальными елями широкой улицы-аллеи прогуливались семьями десятки саночников. — Нельзя перебить лучших людей и удивляться, что от прочих рождаются не лучшие. И забудь ты о ТВОЕЙ России, она давным-давно не твоя. Ты о ней и не вспоминал, кстати, все эти годы в Израиле. Теперь забудешь и об Израиле. Хотя, кто же тебе помешает туда приезжать? После того, как ты отрастишь здоровые зубы и волосы, избавишься от этих позорных очков, станешь питаться истинными продуктами вместо твоего фальшивого «санрайдера», тебя никто в Израиле и не узнает.»
«А меня там почти никто и не знал-то… Кстати, с чего это ты так представил Президенту «санрайдер»: фальшивый и тому подобное. Между прочим, отличный продукт, если….» «Верю, верю. Но все-таки Президент прав — тебе и вам всем и терять-то особенно нечего…»
«И ты еще сказал, что подумаешь?! Господи, о чем еще можно и думать-то! — истерически кричала Жанна. Лицо ее, искаженное нестерпимой обидой за своего вечного дурака-мужа стало сразу старым, красным, отвратительно дрожащим. — Ты — идиот! Тебе в Израиле за твоих «тараканов» и спасибо премьер не сказал, даже познакомиться побрезговал, а ты за эту шваль цепляешься! Деньги они ему на поездку дали, большое им спасибо, благодетелям! Как будто ты твоим неестественным бизнесом не заработал бы на полет в Париж и обратно. Да я одна на своем никайо не на это скопила бы… Немедленно проси Андрея сказать Президенту, что ты согласен, немедленно! Да я и видеть твой фальшивый Израиль больше не хочу. Посмотри, какие здесь красивые люди, после всех этих спесивых, наглых перекошенных рож, после моих патологически жадных теток и твоих траханных дистрибюторов и супервайзеров, чтоб им всем сдохнуть! Кой веки его, наконец, оценили — и как! А он кочевряжится. Ради чего? Кирочка, объясни своему идиоту-папаше, что он ИДИОТ!! Нашел нам еврейскую страну на нашу голову! Да где ты там евреев- то нашел? Жиды одни подлые и трусливые, друг друга продают и страну свою торопятся всучить арабам. Евреи! Да лучше вообще креститься и забыть…»
«И это мне Президент предложил, — уныло сказал Арон, глядя через огромное окно их апартаментов на втором этаже мухинской усадьбы на темный, весь в синеватом отсвете луны на сугробах лес с темными тенями на снегу от черных пирамидальных елей. — Спасибо им большое… Уважили…»
«Господи, его жене предлагают быть баронессой вместо уборки вонючих тряпок за всяким говном, а он говорит: я подумаю… — рыдала Жанна, почти уже в полной прострации. — Связалась с идиотом, на всю жизнь… Да я тут лучше к Мухиным в уборщицы наймусь, но с тобой в твой проклятый Израиль ни за что не вернусь…»«И тем не менее, я выясню, что мне теперь светит в Израиле. Я привык к этой стране, даже к своему образу жизни…»
«И даже к моему образу жизни, — рыдала Жанна. — К моему рабству, спасибо тебе большое! К
