— Мария Григорьевна, — сказал он, глядя на Сибирцева. — Мы с Мишей… с Михаилом Александровичем считаем, что вам надо бы ехать с нами. Зачем вам тут оставаться? А там, у нас, и дело найдется, и вообще…
— Да… — подтвердил Сибирцев и закашлялся. — Разумеется, надо ехать Маше.
Она долгим, немигающим взглядом посмотрела Сибирцеву прямо в глаза и опустила голову.
— Спасибо, я подумаю.
— Подумайте, ага, — заторопился Нырков. — Скоро и тронемся. Вот закончим дела и поедем. Нынче и поедем. — Он ободряюще кивнул Сибирцеву и надел фуражку. — Я заеду за вами.
Дед и Дуняшка пошли вперед, о чем-то быстро разговаривая и, похоже, ссорясь.
— Постой, Илья, еще два слова. Извините, Машенька… — Он отошел с Нырковым в сторону. — Как же это у тебя с попом-то получилось? Как не уследил?
— Ей-богу, Миша, хоть убей — не пойму, — виновато забормотал Илья. — И охрану приставил, и глаз не спускать велел… Подозреваю, что это твой дедка помог ему. Век себе не прощу, такую птицу упустил.
— Ну, если честно, Илья, что за птица был этот поп, нам теперь все равно. А самоубийство его, как я понимаю, вполне логично.
— Это почему же?
— Очень просто. Ты вот и не знал его вовсе, а я с ним целый вечер провел. Он, понимаешь ли, привык жить широко и вкусно. И Варвара его, покойница, была ему, видать, большой в этом деле поддержкой. А тут вдруг с маху всего лишиться: и дома, и жены, да еще ты ему про Маркела сказал. Все вмиг и рухнуло. Какой же выход? Соображаешь? Так что ты не переживай, думаю, если не здесь, то у тебя в Козлове он все равно пришел бы к тому же концу. Характер такой, понимаешь?..
— Ты, Миша, утешаешь, а у меня кошки скребут.
— Теперь уж поздно. Давай дальше думать, Илья. Давай рассуждать логично. Предположим, наш поп был действительно одним из руководителей подполья здесь, в Моршанском уезде. Правда, против этого у меня имеются свои возражения. Чую, не того он полета. Но ведь с его смертью организация, о которой он с такой легкостью проговорился мне, вовсе не перестала существовать. Так?
— Ну, так.
— И оружие — помнишь? — много оружия, оно ведь тоже где-то лежит — хорошо смазанное и приготовленное для действия… Вот и ответь, Илья, только без всех этих твоих: боязно, штаны снимут, — скажи, можем ли мы, имеем ли право остановиться теперь на полпути?
— К чему ты клонишь? — нахмурился Нырков.
— А ты все никак не поймешь? — засмеялся Сибирцев, чем привел Ныркова в совсем скверное состояние духа. — Да ты ж на три хода все вперед видишь!
— Вижу. А еще вижу, что опять авантюра затевается. Скажешь, не так?
— Отвечу, Илья, — посуровел Сибирцев. — Только ты сейчас не кипятись и выслушай меня внимательно. Я ведь не с бухты-барахты, все время об этом думаю. Давай сопоставим факты. Медведев твой для отца Павла был немалой фигурой, так? И арест его был расценен им как крупный провал. Он мне прямо сказал: “Боюсь, как бы это не было началом”. Понимаешь? Идем дальше. Маркел — личность, судя по всему, серьезная. К тому же в его руках власть. Судя по словам деда, он в Совете состоит. А значит, что же? Прямая связь между Медведевым и Маркелом. Понимаешь теперь, Илья? В руках врага — Советская власть в Сосновке. И я уверен, отказ сосновских в помощи нам — исключительно его рук дело. У него и должно находиться поповское оружие. А изъять его буде) непросто. — Сибирцев закурил, задумчивым взглядом по смотрел на Машу, облокотившуюся на кладбищенскую ограду, и продолжил: — Так что, Илья, ты себя не казни и пойми, что, помимо твоего Козлова, у нас возникают и другие заботы.
— Да это я понимаю, Миша, — тягостно вздохнул Нырков. — Только ж и ты…
— Вот и договорились. — Сибирцев отшвырнул папиросу. — Значит, будем решать так. Что мы с тобой прошляпили, то прошляпили. Остается в запасе Маркел. Он сегодня самая реальная из всех фигур. Я полагаю, мне надо, не теряя времени, подаваться к нему. Больше чем уверен, что поп с ним обо мне говорил. И Маркел наверняка меня ждет. Кем я перед ним появлюсь, надо крепко подумать. На это как раз время имеется. Ну, Баулин и Матвей — люди кремневые, однако ты их еще раз предупредишь. Для Зубкова я — беляк недобитый, неизвестно почему оставленный в живых. Вот деда Егора я, наверное, возьму с собой. Рискну. Полагаю, что мы с ним найдем общий язык. Попробую его так накачать, чтобы Маркел, а он наверняка устроит проверку, получил только те сведения, которые важны нам. А для всех остальных тут я, в общем, — никто. Потому мне сейчас самая дорога к Маркелу. Мол, еле ноги унес. И все такое прочее.
— А потом что, Миша? — Нырков слушал внимательно, но упорно смотрел себе под ноги.
— Потом? Ты пока Маркела не трогай, но со мной связь обеспечь. Начнем мы, Илья, копать вглубь.
— А им-то я что сообщу?
Сибирцев понял, о ком сказал Нырков. Он положил Илье ладонь на плечо, дружески потрепал.
— Знаешь, семь бед — один ответ. Не расстраивайся. Ну, всыпят. Так все-таки за дело же! Ты в Центр передай, что снова ухожу на задание. Обещаю выполнить и не погибнуть. Расскажи о нашей обстановке, там все поймут правильно. Нет у нас сейчас другого выхода. Так что не забудь, сразу передай, Илья.
— Эх, Миша, тебе бы маленько прийти в себя…
— Я в норме. А Машеньку ты возьмешь с собой. Так надо. Ничего, у нас еще все впереди…
Сибирцев подошел к Маше, взял ее за руку. Почувствовал, как она вздрогнула.
— Машенька, — сказал он после долгой паузы, глядя себе под ноги, — я хочу вам сказать… — Он замолчал.
— Я долго думала, Михаил Александрович, — заговорила она, — последние дни я только и делала, что думала, думала, думала… Я никогда столько не думала, сколько… вчера. И я должна, обязана вам сказать, Михаил Александрович, что никогда в жизни, понимаете, никогда не напомню… об этой ночи… И еще… Мне стыдно говорить, но я, Михаил Александрович… я вас люблю.
— Машенька…
— А сейчас мне очень хочется плакать, Михаил Александрович… — И она прижалась лбом к его груди.
Мимо прошли две старухи, видно, тоже с кладбища.
— Так снесли-та кого, Катярина, ась?
— Я ж те баила: Сивачеву, оттеля, с усадьбы. И сынка ейнова.
— А че с им-та?
— Вроде бы ранетай, болел усе, болел, да, видать, и помер.
— Ну, тады прими их души…
— Истин так.
СЛЕДОВАТЕЛЬ ОСОБОГО ОТДЕЛА
1
Осторожный стук в закрытую ставню — три раза, пауза и еще три раза — разбудил Анну. Она уже несколько дней ждала этого условного сигнала, вслушивалась и вглядывалась в тревожные ночи, заполненные громом медленно удаляющейся на запад артиллерийской канонады, лязганьем танковых гусениц, приглушенным ворчанием моторов, грозными окриками и пугающе близкими выстрелами. Она чувствовала, что заболевает, от обессилевающего ожидания, мутится разум, раскалывается голова от постоянного грохота за окном, и надо все равно ждать и считать, считать до бесконечности.
