висках колотилось: “Бросил… как собаку… собака…” Григорий вдруг заворочался, приподнялся на локте.
— Ты чего, Ань?..
Он неожиданно цепко схватил ее за руку и рывком притянул к себе. Она упала на него, охнула, пытаясь отстраниться, но он подмял ее под себя и, обдирая тело грубыми, как наждак, ладонями, яростно навалился на грудь.
— Озверел я, совсем озверел, — прохрипел он ей в лицо короткое время спустя, словно оправдывался. Она прерывисто застонала. — Да ладно, прости, Ань… Соскучился я по тебе. Ты не реви, я так думаю, что и для нас с тобой не все потеряно… Уходить нам нужно, уходить туда, где ни меня, ни тебя никто не знает. Нынче же… А этот Бергер, он не вернется, Ань, сволочь он, слышишь?.. Эх, баба, не разбираешься ты в людях… — Он отвалился на спину и скоро тяжело захрапел…
В окне стало синеть, и Анна испуганно вскочила. Неужто уже утро! Она стала будить Григория, но тот мычал только и чмокал толстыми губами. Наконец протер глаза кулаком, сел на кровати. Посмотрел на светящийся циферблат своих часов — подарок Бергера — и окончательно проснулся.
— Утро, — зло прошипела Анна. — Может, ты тут жить собрался?
Григорий встряхивал головой.
— Уйду, уйду, чего ты, ей-богу!.. Поди, глянь, в шкафу ничего уже не осталось? Все, что ли, износил? — и добавил примирительно: — Ладно, не бушуй, старое надену…
Своего барахла Григорий практически не имел. Сперва он донашивал костюмы Петра Баринова, покойного мужа Анны, которые были ему как раз впору, потом Анна сама ему покупала, вот он и привык, что в ее платяном шкафу всегда имелось что-то из одежды и для него. Выходит, больше нет, кончилось… Придется снова лезть в задубелые, словно чертова кожа, штаны.
Анна ушла на кухню, прибрала там все, завязала в узелок большой кусок сала и десятка полтора вареных картофелин, затолкала под печь грязное белье, чтоб вынести утром, и погасила забытую лампу. Григорий уже оделся. Она отдала ему узелок.
— Спасибо, Аня, — он вздохнул. — Опять эта сухомятка… Ну, это еще переживу. Вот с другим питанием совсем хреново. Батарейки сели. Ни черта не слышно.
— У тебя же запасные были! — сердито отозвалась Анна.
— Были! — передразнил Григорий. — Да сплыли. Завалило их в прошлом подвале, и нет теперь туда хода. Там саперы пришли мины выковыривать. Я сидел, носа не высовывал. А в прошлый вторник в двенадцать вышел в эфир, настроился, только начал, а тут как рванет! Прямо над головой! На меня кирпичи — по башке, по рукам, по рации! Не выскочил бы — хана.
— Что ж ты сразу о самом главном не сказал? — рассвирепела Анна. — Несешь тут всякую чушь, черт-те чем занимаешься!..
— Ну уж, ну уж… Ты брось эти дела, будто я насильник какой, а ты у нас невинная девица. Это вот Бергер твой…
— Я запрещаю тебе говорить о нем! Ты — ничтожество по сравнению с ним, понял? Вот и помалкивай.
— Да ладно, Ань, брось ты, — он потянулся к ее плечу, но она резко отбросила его руку.
— Тебя там никто не видел?
— Откуда я знаю? Кто мог увидеть, того убило. Он на мину напоролся. А мне что, я знаю, где эти мины. Вот и пришлось в другой подвал перебазироваться… Ха-а, не поверишь, в свой собственный! Все, что от моего дома осталось… Рацию, конечно, помяла, но только корпус пострадал, а так вроде работает. Вчера, как положено, снова вышел на связь, да только и смог передать, что питание кончилось и рацию покурочило. Пусть теперь сами думают… А у тебя разве запаса нет?
— Откуда же? — Анна была и возмущена, и растеряна.
— Ну, значит, будем ждать, когда новые пришлют. А как они пришлют? Я, Ань, вообще-то не уверен, слышали они меня или нет. Батарейки совсем подсели. И вот что я думаю, Аня: нечего нам тут дожидаться. Бергер сюда все равно не вернется. Это ты дома сидишь, ничего не знаешь, а я все вижу. Такую силищу не сдержать немцу. А потому уходить нам с тобой отсюда надо. И побыстрей. Ты отнесись серьезно. Я чую, что вокруг меня будто петля сжимается, как зверя обкладывают. Слышь, Ань, а может, прямо сейчас и двинем? Нынче затеряться — пара пустяков. Скажемся беженцами, и ищи-свищи… Пусть Бергер у себя в Берлине приказывает. Плевал я на него…
— Никуда ты не пойдешь! — истерически взвизгнула Анна. — И я никуда отсюда не пойду. Понял? Это — приказ.
— Да будет тебе… Приказ… Ты не ори на меня. Смутно мне что-то, Аня… Ладно, я завтра приду, а ты все-таки решай. — Григорий притянул к себе ее голову, обнял. — Э-эх! Мать честна! Горячая какая! Слышь, Ань, ты не заболей гляди, нам теперь болеть никак нельзя… — Он чутко прислушался: — Ну, вроде тихо. Открывай помаленьку.
Она неслышно сдвинула засов, приоткрыла дверь, выглянула. Глаза, привыкшие к темноте, обшарили часть улицы перед палисадником. Было все спокойно, никакого движения…
— Иди, — прошептала через силу. — Только не на улицу, а вдоль забора, где темней.
— Что я, не знаю? — он выскользнул за дверь, а она тут же накинула крюк, чтобы не греметь засовом, и подошла к окну. С минуту было тихо, потом раздался громкий окрик:
— Стой, кто идет? Документ! Подходи!
Тут же грохнул выстрел, за ним второй, третий… Ударила автоматная очередь. Выстрелы и крики стали удаляться. Анна бессильно привалилась к стене, замерла. Снова послышался топот бегущих, крики:
— Откуда он вылез, гад?
— Да вроде из этой хаты!
— Савчук! Обыщи кругом, может, там еще кто прячется! Быстро!
Топот сапог приближался. Вот уже на крыльце. В дверь ожесточенно забарабанили.
— Открывай! Живо! Кто тут есть?
Анна бросилась к кровати, взбила перину, накинула на голову платок и на ватных ногах пошла к сотрясаемой двери. Открыла. Ее ослепил луч карманного фонаря.
— Кто такая? — услышала крик. — В доме есть кто? Был? Отвечай!
Она заслонила глаза ладонью, простонала:
— Одна я живу, ничего не знаю…
— Поглядим! — грозно бросил солдат. Бряцая подковками и высвечивая углы фонариком, с автоматом навскидку он быстро обыскал весь дом. Длинной плащ-палаткой задел и опрокинул легкий венский стул, чертыхнулся. Заглянул за печь, залез под кровать, наконец выбрался, отряхивая коленки, и вышел на крыльцо.
— Слышь, сержант? В хате никого! Бабка одна! Старая!..
— Ладно! — послышалось с улицы. — Двигай в следующую!
Солдат убежал. Анна последним усилием воли задвинула засов и тут же в беспамятстве повалилась на пол.
2
После длительной полосы неудач это утро наконец принесло майору Дзукаеву первую находку. Дело в том, что вчера, уже в третий раз, заговорил вражеский передатчик. С понедельника молчал и вот заговорил. Но передача была такой же короткой, как и предыдущая, да еще и слабой, поэтому не успели засечь радиста. Примерная же территория, откуда она велась, была большой, по сути, это — огромный городской район, превращенный фашистами при отступлении в сплошные руины. Ко всему прочему, развалины были заминированными. Один из жителей, вернувшийся к остаткам своего жилища, подорвался, но, несмотря на запрещающие трафареты, люди по-прежнему лезли и лезли на это адское кладбище.
Вместе с приданным ему отделением бойцов и саперами Дзукаев ползал среди развалин, прочесывая
