Хлоп, хлоп… хлоп.
Новый календарь при голосовании прошел почти единогласно, кроме шести голосов.
Робеспьер подошел к Борду в воодушевлении.
– Хорошо сказано, гражданин Борд, – улыбка, рука на плече, казались вполне искренними.
Борд постарался улыбнуться.
– Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, Гражданин.
– Ничего, ничего. Ты же знаешь, что каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как же иначе люди оценят ее величие? И твой маленький мятеж был только на пользу.
– Да.
– Ну, теперь можно и поужинать.
– Могу ли я присоединиться?
– А! – тонкие брови сморщились, решая. – Боюсь, другие потребуют моего внимания, Пьер. Это будет неудобно.
– Я понимаю.
– Надеюсь, что да.
В полночь раздался стук в дверь.
Суд настал на рассвете, двумя месяцами позднее.
Это были два долгих месяца, которые Пьер Борд, теперь снова «дю Борд», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. Пространство было в метр шириной и высотой, – нововведение Национального Собрания для отступников и два метра в длину. Он лежал в нем как в гробу, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба, Он лежал в своих собственных нечистотах, пытаясь хоть как-то очиститься руками. А что касается воды, здесь выбор был жестокий – потратить чашку на утоление жажды или на гигиену.
На шестьдесят шестой день деревянная дверь на несколько секунд отворилась – чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в суд, небритого и немытого, со ртом, покрытым язвами от плохой пищи, он не смог ничего сказать в свое оправдание.
Обвинения были абсурдными: ученый Пьер дю Борд при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого он выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии – нечто в этом духе.
Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Позади стоял священник и гнусаво бормотал молитвы, дабы не лишать осужденного последнего утешения.
Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей, которыми его забрасывали. Когда он изредка поднимал ее, чтобы посмотреть вокруг, гнилое яблоко, или тухлая рыба, попадали ему в рот или в глаза. Но он все же пытался смотреть вокруг, выискивая наблюдателей.
Наблюдатели, которые так много месяцев оберегали его, должны спасти его снова. Пьер был уверен в этом.
Бросив быстрый взгляд по сторонам, он решил, что видит темную, приземистую фигуру среди толпы. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под полей широкой шляпы.
Даже наблюдатели ничего не могли ничего сделать в этой толпе.
Рядом с эшафотом, стоящим в центре квадрата, солдаты с нарукавными повязками и розетками Комитета Национальной Безопасности, отвязали его от телеги, оставив руки связанными. Они подняли его на эшафот, потому что ноги его неожиданно стали до странности слабыми, привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляд от высокой, в форме буквы пи, рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху.
– Это не больно, сын мой, – прошептал священник, – и это были первые не-латинские слова, которые он сказал с тех пор, как началась их поездка. – Лезвие пройдет словно холодный ветерок по твоей шее.
Пьер повернулся и уставился на него.
– Откуда вы знаете?
Солдаты наклонили доску горизонтально и понесли ее к гильотине. Пьер дю Борд мог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа этой адской машины, за которым виднелась тростниковая корзина. Тростник был золотисто-желтым. Пьер уставился на него, пытаясь отыскать красно- коричневые пятна – такие же, что и дефект в том кристалле, которым он порезал палец. Когда это было? Месяцев семь назад? Но эта корзина была новой и незапятнанной – честь для него, любезность его друга, Максимилиана Робеспьера.
Священник ошибся.
Боль была острой и бесконечной, так же, как и боль от пореза кристаллом. А затем он начал падать, лицом вперед, в корзину. Ее тростник ринулся ему навстречу, стукнув в нос. Золотой свет вспыхнул перед глазами и померк, став таким же черным, как его длинные гладкие волосы, упавшие на лицо и закрывшие глаза.
– Где же твой приятель?
– Он должен позвонить своему агенту или что-то в этом духе. Он сказал, что может задержаться.
– Отлично. Нам нужно многое обсудить.
– Да уж действительно. Лягушки теперь пытаются убить его, чего раньше не случалось.
– Как так? – темные глаза мужчины блеснули. Затем веки его слегка прикрылись, сомкнулись гладкие шелковистые ресницы, не оставив никакой щели или линии. Каждая ресница была изогнута, как шип из черного железа. – Объясни, пожалуйста.
– Один из них поджидал у него на квартире, когда Том вернулся. Он пытался убить его ножом – одним из тех ножей. Я была вынуждена призвать на помощь моего телохранителя, Итнайна.
– И?
– Мы оставили тело в квартире, смылись в неразберихе.
– Не тело Итнайна?
– Нет, другого. Вероятно, это был профессиональный убийца, но не столь искусный, как Итнайн.
– Гарден хорошо разглядел Итнайна?
– Да нет, не особенно. – Александра выскользнула из-под пледа и положила его на кровать. Затем села сама. – Том в этот момент отходил после удара коленом в пах.
– Отлично, значит я еще смогу использовать его против Гардена.
– Использовать Итнайна? Ты имеешь в виду, чтобы охранять его? – она начала по одному стаскивать ботинки. Хасан наклонился, чтобы помочь ей с пряжками.
– Нет. Я хочу использовать его, чтобы обострить чувствительность Гардена. Я начал снабжать, нашего молодца э-э-э, «опытом». Доступ к его прошлому через снотерапию оказался недейственным, или слишком медленным. А лишение его твоих прелестей, – Хасан снял ее ботинок и повел руку вверх по ее ноге – похоже, только оставляет ему больше времени для игры на фортепиано. Видимо, нужно изменить направление.
Он встал и мягко толкнул ее в грудь. Она податливо упала на постель.
– Если Гарден должен будет бороться за свою жизнь, – сказал Хасан, – даже совсем немного, это поможет… ммм, «координировать» его усилия. А это в свою очередь будет служить его пробуждению. Это именно та сцена, на которую вы с Итнайном наткнулись.
