прекращению войны и выработке приемлемых для трудящихся условий мира.
Съезд выражает уверенность, что трудовой народ Украины, идя рука об руку со всем рабочим классом России, для защиты революции объединившись в международном социалистическом конгрессе с рабочими всего мира, выйдет из тяжелого положения при пожаре мировой революции». Вот этот документ тоже говорит кое о чем, — закончил радист.
— Гм. Скажите, как сильно сказано! — Командир поднялся и прошелся по наклонной палубе. — Тысяча делегатов — это немала, это целая Рада. Представители миллионов. Хочется верить. Ох, как хочется верить, что выстоят. Ну и все?
— Да. Есть еще кое-что, пока несущественное.
— Именно?
— Перехватил новую шифровку из Южной Америки.
— Ну южноамериканцы пас мало интересуют. Я все забываю, что шифровки — ваше увлечение.
— Необыкновенно интересно разгадывать эти ребусы. Вы знаете, в принципе они просты. Ключ к ним дал Эдгар По. Помните рассказ «Золотой жук»?
— Да, как же. Ну, хорошо. Все?
— Почти. Я еще хотел доложить, что ваше сообщение о гибели «Грейхаунда» и У-12 передано.
— Сообщили, кто остался жив?
— Сообщил. Добивались, кто передал.
— Ну, а вы?
— Отстукал: «Летучий голландец».
— Ох, Лебедь, Лебедь, вы всегда с фокусами. Будут искать теперь в справочниках Ллойда такой корабль. Вот теперь, видно, запас информации у вас исчерпан?
— Да, но я хотел доложить, что в рубку опять приходил немецкий подводник.
— Ну?
— Всем интересуется, просит, чтобы я научил его работать на ключе, хотя мне кажется, он уже умеет это и без моей помощи,
— От скуки. Поймите его положение. Ему хоть как-то надо убить время. Стучать на вашем аппарате ему не давайте. Но запретить ему бывать в радиорубке как-то неудобно. Вот так, голубчик.
— Есть, гражданин капитан второго ранга, но если позволите, то я скажу, что барон производит впечатление человека с тройным дном.
Командир засмеялся.
— С тройным. Что-то очень сложная конструкция. Про людей или, вернее, чемоданы с двойным дном — слыхал, а с тройным — впервые, да еще у немецкого барона.
— Видите ли, разница та, что двойное дно легче обнаруживается. Тройное — гораздо труднее.
— Ну хорошо, хорошо, попробуйте заглянуть в него поглубже, это по нашей части.
Старший офицер извинился и отвел командира в дальний угол мостика:
— Воин Андреевич, я согласен с мнением нашего телеграфиста. Барон всюду сует свой нос
— Ну, ну, Николай Павлович., разве можно так относиться к военнопленному? Он офицер. У него есть понятие о чести. К тому же он и дворянин. Нет, нет, прошу явно не выражать ему антипатии. В нас, мамочка моя, еще сидит воспитанная за годы войны неприязнь к немцам. Я сам иногда ловлю себя на том, что начинаю думать, что без него было бы поспокойней. Хотя так судить о человеке несправедливо. Вы не находите?
— К сожалению. Я посадил бы его под арест или воспретил ходить в места, непозволительные для посторонних.
— Нет, нет, нельзя так. Ах, я не отпустил еще радиста. Герман Иванович, спасибо, дорогой, ловите там все, что можно, особенно, что делается во Владивостоке. С новостями, как всегда, ознакомьте весь экипаж.
Сказав «есть», радист опять было поднес руку к уху, да, вспомнив о фуражке, сделал волнообразный жест, с трудом повернулся и пошел провожаемый улыбками всех, кто находился на мостике.
Прежде чем пройти на бак, где его тоже ждали подвахтенные матросы и унтер-офицеры, он заглянул к себе в радиорубку. Там он застал барона фон Гиллера и Лешку Головина. Пленный сидел за столом радиста, надев наушники, и сосредоточенно слушал. Увидев кондуктора, фон Гиллер закивал головой, заулыбался, не снимая наушников. Радист резким жестом приказал снять наушники, что тот неохотно и сделал.
Радист сказал по-немецки:
— Я несколько раз просил вас не трогать ничего в моей каюте.
— О, извините, герр кондуктор. Вы же разрешали мне иногда слушать голоса эфира. Такая невинная вещь. Прошу еще раз извинить, я ухожу, и все же с разрешения вашего любезного командира я буду еще изредка заходить к вам. — Он усмехнулся и ушел.
— Алешенька, милый мой, скажи, долго этот фон барон стучал на моем ключе?
— Да как вы ушли, дядя Герман, так он и начал тирикать, а сам таким ласковым притворился, все зубы мне скалит. Почему они у него все золотые?
Радист осмотрел свою аппаратуру и сказал без улыбки:
— Передатчик включен.
— Вы думаете, что он своим передавал что-нибудь?
— Пока не знаю. Пошли на бак и давай с сегодняшнего дня закрывай рубку на ключ. А ты вообще присматривай за ним.
— Давайте, дядя Герман, будем присматривать, а то, сами знаете, наведет подводную лодку.
— Здесь не должно быть подводных лодок. Мы порядочно отошли от берегов Европы и от рейсовых линий. Лодки караулят на караванных путях и на подходах к портам.
Юнга улыбнулся:
— Вот и хорошо, что так далеко отошли. А то я порядком струхнул, когда вы вошли и начали его крыть по-немецки. Вот, думаю, сижу, как дурак щерюсь на его золотые зубы, а он погибель на нас наводит. — Лешка сдвинул брови. — Все же что вы про него полагаете? Ненадежный мужик, да?
— Вот именно, Алеша, ненадежный, а время еще военное.
— Ну это конечно. И хоть кругом вода да небо, а все-таки как они английский миноносец подсидели, сами тоже нарвались. Ну а нам зевать нельзя. Вы знаете, что Зуйков говорит?
— О чем?
— Про грабли.
— Нет, не знаю.
— Раз в год и грабли стреляют.
— Очень мудрая пословица, поэтому, Алексей, давай смотреть в оба.
— Давайте!
На том порешив, они закрыли двери на ключ и отправились на бак.
Тем временем ликующий барон фон Гиллер пришел в каюту артиллерийского офицера. Новиков, по обыкновению, лежал на койке, уставившись в потолок, не поворачивая головы, спросил:
— Ну как, удалось хоть сегодня?
— Наконец-то! После страшного удара, нанесенного мне судьбой, эта капризная богиня вновь обратила ко мне свой благосклонный лик.
— Что-то слишком витиевато вы стали изъясняться, барон. Не похоже на вас.
— Да, я, как правило, не многословен и склонен говорить просто. Но мне сейчас хочется запеть. Немыслимая удача! Я разговаривал с рейдером, это «Хервег»! Как я — и ожидал, он возвращается от берегов Бразилии. Латиноамериканцы после наших временных неудач на фронте…
— Временных ли?
— Вы хотите сказать?..
— Что ваша песенка спета. Но не будем терять время в напрасном споре, тем более мы никак не можем повлиять на исход войны…
— Вполне разумно.
— Итак?
