лесов, где были добыты охотничьи трофеи. Когда-то отец радовался жадным вопросам княжича, рассказывал не торопясь, снимал со стены доспехи и давал примерить. Сейчас Марк не то что коснуться, взглянуть на штандарты не смеет.
Подернулся пленкой жира остывший суп. Какой бесконечный обед! Если бы не тиканье, Марк бы решил, что напольные часы остановились. Заговорит ли сегодня князь? Да или нет? Создатель!
Старая охотничья сука развалилась в солнечном пятне, щурится на горящий в камине огонь. Потускневшая с годами шкура иногда подергивается. Собака поворачивает голову, смотрит на княжича. В слезящихся глазах – недоумение. Когда-то мальчик и пес были друзьями. После обеда Марк часто растягивался рядом, прижимаясь к теплому боку. Голос большого хозяина и дыхание маленького – те столпы, на которых держался покой собаки. Сука не может понять – что же произошло с таким привычным, устойчивым миром? Пожалуй, только она слезящимися от старости глазами видела то, чего не замечали люди.
Князь отставил кубок на середину стола. Марк поднялся, стараясь не встречаться взглядом с псом. Пошел к двери. Матерь-заступница, пусть князь промолчит! Медная ручка легла в ладонь.
– Стой, – негромкий голос ударил в спину.
Княжич медленно повернулся.
– Скажи, кто ты.
Марк уставился невидящими глазами в окно. Захрипели, ожили часы, отбили два удара. Дождался, когда гул стих и четко, выговаривая каждый звук, произнес:
– Я ублюдок. У меня нет чести.
Князь молчал. Двинуться с места без его разрешения нельзя.
Проскрежетал по полу стул, прозвучали тяжелые шаги. Пальцы ухватили за подбородок, повернули голову, запрокинули. В светлых княжеских глазах нет гнева, только пристальное внимание: до конца ли покорен байстрюк?
Да.
Марк сам понимает это. Князь, удовлетворенный, отпустил.
– Через месяц мы едем к Торнам.
Что?!
– «Мы»?
– Ты стал плохо слышать? Да, мы. Ты и я.
Ужас тронул когтистой лапой рубцы на спине. Если Темка узнает… Если князь там заставит…
– Зачем я там?
– Потому что я так хочу.
– Пожалуйста, не надо!
Это невозможно – увидеть Темку сейчас.
В глазах князя облизывается сытое удовлетворение. Марк опустил голову: отец слишком хорошо его знает. Он специально везет его к Торнам.
– Ты же не хочешь, чтобы твой дружок догадался. Не так ли, ублюдок?
Марк стиснул кулаки, ногти больно врезались в ладони:
– Ты тоже этого не хочешь!
– Княжич Торн благородных кровей, отлично воспитан. С такого достаточно взять слово – и никто больше не узнает. Да и разве ему захочется копаться в этой грязи, пересказывать такие мерзости? Впрочем, всегда есть и другой выход. Помнишь тот обоз, зимой? На тебе смертушки висят.
Марк снова уставился в окно. Показалось: облака стали багровыми.
Дорога. Раньше Марк любил путешествовать. Что могло быть интереснее, чем ехать с отцом по незнакомым трактам, останавливаться в замках его друзей, слушать взрослые разговоры? Разве может сравниться ужин на привале с чопорным обедом? И сны – совсем другие сны, когда вместо постели – пахучие сосновые лапы.
Так было раньше.
Князь Крох никогда ничего не делает просто так. Марк лежал у затухающего костра, положив руки под голову; уставился в небо и повторял про себя эту фразу. Зачем отец потащил его с собой? Доломать? Марк запустил пальцы в лежанку из лапника, судорожно сжал. Треснула веточка. Он его и так уже сломал, куда больше. Унизить лишний раз? Похоже, но слишком мелкая причина, можно найти и не такой затратный способ. Тогда зачем? Марк оторвал хвоинку, сунул между зубами. Пожалуй, есть только один вариант – испытание. Если Марк выдержит три дня в Торнхэле, значит, выдержит и что-то другое. Шакал побери, знать бы еще – что именно. Наверняка какие-то планы у князя есть, иначе тело Марка давно бы валялось в каком-нибудь тайном закутке подвала. Именно ради этих планов князь делает вид, что ничего не произошло. Марк будет подыгрывать ему, лишь бы правду не узнал Темка. Княжич сплюнул – разгрызенная хвоинка горчила. Да, Марк будет послушной куклой.
Белая россыпь звезд на небе напомнила игольчатую изморось на темной стене конюшни.
Темка, стоящий на крыльце. Сначала окатила сердце теплой волной радость, потом хлестнул ледяным ветром страх. Создатель, только бы он не узнал правду! Сковало лицо, приморозило язык к небу. Впрочем, Марк все равно не смог бы говорить свободно: он байстрюк, незаконнорожденный, и не имеет права тут быть. И на дружбу Темки у него тоже нет права.
Страх и стыд – два чувства слепили Марка эти дни. И давали силу так обходиться с побратимом. Бросить высокомерный отказ, когда Темка предложил искупаться. Еле удержался, чтобы не метнуться пальцами по пуговицам камзола: все ли застегнуты. Не приведи Создатель, увидит Торн исполосованную спину! Лучше сразу в омут с обрыва. Быть более высокомерным, чем самый высокомерный князь, и более самоуверенным, чем самый наглый офицер, – лишь бы не заподозрил что-нибудь Темка. Долгой показалась Марку та прогулка, ох долгой!
Потом, стоя перед князем и рассказывая о каждой мелочи, передавая каждое Темкино слово, Марк только утвердился в своем решении: было бы слишком мучительно и подло повторять откровения побратима. А смолчать не смог бы, как не мог ослушаться ни одного отцовского приказа.
Но хуже всего стал ужин. Князь произнес: «Честь – только для знати», и у Марка ослабели пальцы, он еле удержал ложку.
– Нам есть по кому мерить свои поступки, перед чьей памятью держать ответ, о чьей доблести помнить. Наша жизнь составляет славу или бесчестие всего нашего рода, – говорил Крох.
– Я все же думаю, что для чести не нужны подпорки, – заметил Темкин отец.
Робкая надежда, что князь Торн сможет переспорить, шевельнулась в душе. Марк не поднял глаз: не приведи Создатель, заметит тот, кого он называет отцом.
– Это не подпорки. Это – род, уважаемый князь. То, чего нет у других.
«Но у меня есть мама», – мысленно возразил Марк.
– …есть только одна вещь, которую они признают и согласно которой живут – власть. Чем крепче держишь, тем меньше погани. Только власть.
Тяжелое слово. Как удар кулаком. Хлесткое – как кнут. Соленое – как кровь. Власть – это слово рубцами написано у Марка на спине.
– Вспомните, хоть один байстрюк прославился благородством или ратной доблестью? Только те, кого из милости оставили в семьях и держали вот так, – на ладони Кроха лежала смятая в бесформенную массу лепешка.
Так, согласился Марк. Именно так раздавил его отец.
– Кстати, Маркий сказал, что ваш сын якшается с крестьянскими щенками.
Марк поднял голову и встретил возмущенный взгляд Темки. Что-то говорил старый капитан, возражал Крох, но все это было уже не важно.
– Власть, только власть! Страх перед сильным – вот залог спокойствия. И я воспитаю Маркия правильно.
Боль. Ворс ковра под щекой.
